|
Исповедальная поэма Н. А. Некрасова «Уныние» (1874): проблематика, поэтика, история восприятия
Вернуться в содержание
Важной вехой в биографии Некрасова для нашей работы является его духовный кризис 1862-1867 года. В отношении причин этого кризиса следует сказать, что в конце 1850-х годах очень тяжёлое положение постигло «Современник», именно события связанные с журналом прямо или косвенно определили внутреннее состояние Некрасова в этот период. Большую роль в этом глубоком духовном кризисе Некрасова и отношении журнала с властями сыграла так называемая «цензурная буря». Многие консерваторы проявляли интерес к популярному и «крамольному» журналу, поэтому появление в нем трех некрасовских стихотворений очень скоро было замечено. Положение дел ещё усугублялось и внутренними противоречиями внутри коллектива «Современника». Эти противоречия напрямую оказались связаны с деятельностью Чернышевского.
Определённая часть сотрудников журнала, во главе которой стоял Дружинин, не замечала Чернышевского до тех пор, пока он не затронул прямо их интересы — не высказал громко своих взглядов на искусство. 10 мая 1855 года в актовом зале университета он защитил свою диссертацию «Об эстетических отношениях искусства к действительности». Эта новая эстетическая декларация вызвала тревогу и раздражение среди так называемых поклонников «чистого» искусства. Развивая идеи Белинского Чернышевский, стремился поддержать гоголевское направление, подвергавшееся нападкам, восстановить в правах критику, разрушить принципы идеалистической эстетики.
Если единомышленники видели в Некрасове первого поэта своего времени, равного Пушкину, если диалог «Поэт и гражданин» был для них манифестом всей своей поэзии, то Дружинин, например: без церемоний заявил в письме к Тургеневу, что весь; «Поэт и гражданин», за исключением одного отрывка, «не стоит трех копеек серебром, а вреда литературе он сделал на сто рублей» (18 ноября 1856 года). Такое отношение к стихам Некрасова со стороны «эстетической критики» не было секретом для его ближайшего окружения.
Весной 1867 года положение журнала крайне ухудшилось, как по причинам «цензурным», так и экономическим. Ранее Некрасов проводил крайне не экономную для журнала политику щедрого авансирования сотрудников и выдачу ежемесячного (а не «сдельного») жалования. Некрасов предпринял попытку создания в рамках «Современника» артельной системы хозяйствования. Все эти эксперименты основательно подорвали материальную базу журнала. Осознание неизбежного краха «Современника» «угнетало его, повергая в состояние сильнейшей душевной тревоги, и он метался из стороны в сторону в тщетной надежде продлить существование журнала.» (16:298)
Именно попытки сохранить журнал во чтобы то ни стало и повлекли за собой критику Некрасова со стороны его соратников. Некрасов вынужденно идёт на компромисс с недавними заклятыми идейными врагами. Именно этот компромисс и вызовет волну негодования в рядах соратников Некрасова, которые в большинстве своём не понимали истинных причин подобных действий поэта. Обвинения Некрасова в «измене» сыпались на его голову и ранее, к примеру, в связи с публикацией поэмы «Тишина». Эта публикация вызвала толки о том, что поэт отказался от прежних резких обличений. Одна из современниц (М. Ф. Штакеншнейдер) тогда же писала Я. П. Полонскому:
«Тишина» Некрасова подняла бурю. Его упрекают в отступничестве». Герцен писал Тургеневу; «Видел ли ты, что Некрасов обратился в православие?» (19 декабря 1857 года).
Видимо данная мысль была вызвана следующими строками поэмы:
Храм божий на горе мелькнул
И детски чистым чувством веры
Внезапно на душу пахнул…
(Тишина)
Некрасов очень больно переживал все эти события и обвинения в его адрес по поводу примирения с властями и ренегатстве.
Желанием спасти журнал, было вызвано возобновление им старого знакомства с В. П. Боткиным, когда-то, в пятидесятые годы, интимно близким ему приятелем, а теперь заклятым врагом если не его лично, то тех идей, выразителем которых стал «Современник». Боткин в своих письмах Фету (например, в письме от 1 февраля 1866 года) не без злорадства сообщает, что к нему «начал похаживать» Некрасов: «Освобождение от цензуры приносит уже добрые плоды. Два предостережения «Современнику» и «Русскому слову» заставили этих господ одуматься. Некрасов начал похаживать ко мне и протестует против гадких тенденций своего журнала,— я же, пользуясь моим знакомством с членами совета по книгопечатанию, стараюсь поддержать их в их энергии».
(В. П. БОТКИН — А. А. ФЕТУ, 1 февраля 1866 г.) // 38:329)
Идя на подобный компромисс, Некрасов, без сомнения, рассчитывал использовать влияние Боткина в «высших сферах», чтобы смягчить их непримиримо враждебное отношение к «Современнику». Однако расчет этот не оправдался. Скорее наоборот: Боткин в том же письме к Фету с удивительным цинизмом признается, что он старается использовать свое влияние во вред некрасовскому журналу. Вот его подлинные слова: «Я же, пользуясь моим знакомством с членами совета по книгопечатанию, стараюсь поддержать их в их энергии...»
Если у Некрасова создалось убеждение, что понесенные редакцией журнала действительно тяжкие жертвы гарантируют в большей или меньшей степени выполнение плана ликвидации журнала в течение 1866 года, то действительность не замедлила опровергнуть это убеждение. Столь старательно сооружаемые им «щиты и громоотводы», как указывает Н. К. Михайловский в своих «Литературных воспоминаниях», оказались бессильны при «экстраординарной грозе» (35:164). «Экстраординарной» же грозой явилась реакция, вызванная выстрелом Каракозова. Не вдаваясь в характеристику этой реакции, неоднократно привлекавшей к себе внимание исследователей, приведем лишь цитату из воспоминаний Елисеева, представляющую для нас особый интерес, так как она рисует переживания одного из участников редакционного кружка «Современника» в этот период: «Я был арестован и отвезен в крепость, — 28 или 29 апреля. Но самым злополучным! временем было не то, когда меня посадили в крепость, — напротив, по заключении в крепость я значительно успокоился,— а время, проведенное от 4-го апреля до 29-го апреля в тревожном ежедневном, ежечасном ожидании обыска и ареста, которое не давало покоя ни днем, ни ночью. Тот, кто не жил тогда в Петербурге и не принадлежал к литературным кругам или, по крайней мере, не был к ним так или иначе прикосновенен, не может представить той паники, которая здесь происходила. Всякий литератор, не принадлежавший к направлению Каткова, а не принадлежала к этому направлению вся тогдашняя литература, считал себя обреченною жертвою и был уверен, что его тем самым непременно, потому только, что он литератор, арестуют. Так, все были убеждены, что граф Муравьев держится вполне взглядов Каткова и следует его указаниям. Сотрудники «Современника», на который Катков смотрел как на очаг и притон всяких зловредных учений, тем более были уверены в неизбежности такой участи для себя…. Каждый день, и всегда почти утром, приносили известия: сегодня ночью взяли такого-то и такого-то литератора, на другое утро опять взяли таких-то и таких-то…» (Елисеев Г. З. Из воспоминаний. // 37:124)
Эти настроения в какой-то мере охватили и Некрасова. Они, надо думать, и сказались на его образе действий в апреле 1866 года. Он продолжает бороться за журнал. Пятого апреля, на другой день после покушения Каракозова на Александра II, Некрасов посетил нескольких высокопоставленных лиц, в том числе зятя М. Н. Муравьева егермейстера Сергея Шувалова, министра двора Адлерберга, Г. А. Строганова, с целью узнать, чего должен ждать после каракозовского выстрела «Современник», и получил от них весьма неутешительные на этот счет сведения.
Шестого апреля на экстренном заседании Литературного фонда он, вместе с прочими членами его, подписал верноподданнический адрес Александру II. Девятого апреля на торжественном обеде в Английском клубе в честь «спасителя царя» О. И. Комиссарова Некрасов прочел посвященное ему стихотворение.
Шестнадцатого апреля на торжественном обеде в Английском же клубе в честь М. Н. Муравьева Некрасов прочел восхвалявший этого последнего «мадригал»... Этот факт особенно возмутил бывших «союзников» Некрасова. Однако уже накануне этого выступления Некрасов получил от Ф. Толстого записку, в которой тот извещал его, что участь «Современника уже предрешена и все хлопоты Некрасова напрасны.
Двадцать шестого апреля Некрасов выпустил очередную «книжку» (№ 4) «Современника», не только напечатав в ней стихи Комиссарову, но и поместив большую верноподданническую статью Розанова по поводу события 4 апреля. Среди общества растут мнения об «измене» Некрасова своим идеалам. Однако это не так. Этот факт подтверждается тем, что уже вечером 16 апреля, вернувшись из Английского клуба, находясь в шоковом состоянии, Некрасов пишет свое стихотворение:
Ликует враг, молчит в недоуменьи
Вчерашний друг, качая головой,
И вы, и вы отпрянули в смущеньи,
Стоявшие бессменно предо мной
Великие страдальческие тени,
О чьей судьбе так горько я рыдал,
На чьих гробах я преклонял колени
И клятвы мести грозно повторял.
Зато кричат безличные: ликуем!
Спеша в объятья к новому рабу
И пригвождая жирным поцелуем
Несчастного к позорному столбу.
(Ликует враг, молчит в недоуменьи…)
Не менее показателен и другой факт. Вскоре после выхода апрельского номера «Современника» Некрасов не побоялся явиться на квартиру только что арестованного Елисеева.
Вот как описывает этот эпизод Елисеев в своих воспоминаниях: «На другой день после моего ареста Некрасов храбро явился ко мне на квартиру, чтобы осведомиться: что случилось и как. Я говорю храбро потому, что ни один из моих товарищей и вообще никто из сотрудников «Современника» не решился этого сделать. Ибо с того самого момента, как известие о выстреле Каракозова стало известно всему Петербургу, все прикосновенные к литературе тотчас поняли, что как бы ни пошло дело следствия, но литература, по установившемуся у нас обычаю, все-таки первая будет привлечена к ответу, и потому все засели дома, стараясь как можно меньше иметь между собой сообщений, исключая, разумеется, случаев крайней нужды». (Елисеев Г. З. Из воспоминаний // 37:128)
Но как ни велики были жертвы, принесенные Некрасовым в апреле 1866 года, они не достигли своей цели.
Из «Дела особой комиссии под председательством князя П. П. Гагарина (началось 13 мая 1866 года, решено 21 августа того же года)» явствует, что комиссия, по настоянию М. Н. Муравьева, на заседании 23 мая постановила «поручить министру внутренних дел ныне же вовсе прекратить издание «Современника» и «Русского слова» (42:174).
Первого июня Пыпин, замещавший уехавшего в Карабиху Некрасова на посту главного редактора «Современника», получил официальное извещение о запрещении журнала.
Все действия Некрасова, направленные на сохранение журнала оказались тщетны. Более того, вынужденное сближение с «консервативным лагерем» соратники Некрасова восприняли как измену, большинство из них не понимало вынужденный характер этой меры. Некрасов оказался как бы «под двойным ударом» - со стороны идейных врагов и со стороны вчерашних соратников и единомышленников. Некрасов постоянно ощущает подозрительность своих коллег по «Современнику», их недоверие. Дошло до того, что сотрудники журнала стали проверять кассу «Современника», подозревая своего редактора в воровстве: «И вот мы, честные люди, по инициативе нашего политикоэконома, решились заставить Некрасова именно сделаться таким же честным человеком, как и мы. Один раз, когда Некрасов стал жаловаться на бедность доходов журнала, на недостаточность денег и на наши возражения предложил нам поверить его конторские книги, то мы, о срам, вызвались идти и делать самоличную поверку. Признаюсь, при одном воспоминании об этом по малой мере неприличном походе для ревизии конторских книг «Современника» у меня до сих пор выступает краска на лице… И вот гурьбой все мы, сотрудники «Современника» — я, Ю. Г. Жуковский, М. А. Антонович, В. А. Слепцов, А. Ф. Головачев — отправились к Панаеву. Панаев принял нас очень любезно, раскрыл все книги и стал давать объяснения по своим бухгалтерским счетам... ...Но никому из нас и в голову в то время не приходило: какое жестокое издевательство совершаем мы над Некрасовым. Никто не подумал о том, что должен был передумать и перечувствовать этот человек во время этой ревизии. А еще больше, что он должен передумать и перечувствовать после того, как эта неслыханная не только у нас, но и во всей литературе ревизия сотрудников над кассою своего редактора огласится в литературных и журнальных кружках. Ведь подобная ревизия равносильно объявлению редактора если не доказанным, то подозреваемым вором. Таких унижений, самых оскорбительных для самолюбия всякого человека, от нашей честности Некрасов претерпел немало, так что, обращаясь на прошедшее, думаешь, как мы выносить все это Некрасов, чего я уверен, не вынес ни один из известных мне бывших и существующих редакторов, а тем более не вынес бы никто из нас, считавших себя вправе оскорблять его. (Елисеев Г. З. Из воспоминаний. // 37: 224)
Некрасова и раньше обвиняли в неискренности, в том, что истинная основа его творчества – деньги. Как уже отмечалось в нашей работе, многие ещё в 1850-х годах возмущались благосостоянием поэта. Часто людей смущала поэзия Некрасова с её критикой существующего строя в контексте с внешним благосостоянием жизни автора. Некрасова обвиняли в том, что он пишет на актуальные темы в желании заработать. Теперь, после «муравьёвской оды» подобные мнение неоднократно усилились: «Говорят, Некрасов заботился о «Современнике» вовсе не для литературы, а для самого себя, для своего обогащения, или эпикурейского наслаждения жизнью. Однако Некрасов умер, не оставив после себя ни гроша». Может быть, у жены малая толика и осталась, на которую она может жить, не прибегая к помощи Литературного фонда. И только. Это ли богатство? Что касается до его эпикуреиского наслаждения жизнью, то оно известно всем нам, ближайшим сотрудникам «Современника». Он жил никак не лучше и не роскошнее каждого». (Елисеев Г. З. Из воспоминаний. // 37: 222)
Елисеев, в своих воспоминаниях, очень точно подметил положение Некрасова во время этой, унизительной для него борьбы за журнал: «...Какие он употреблял для этого меры и средства, пока далеко не всем известно. Но если бы перечислить даже то, что известно, то всякий честный человек, без всякой брезгливости и с наслаждением пользовавшийся плодами его трудов, с отвращением взглянул бы на эти меры и средства и сказал бы: «Нет, я к этому не способен, я не мог бы этого сделать, это переворачивало бы всю мою внутренность». Положим, так. Но почему мы, честные люди, знаем, что и у Некрасова не переворачивались внутренности от этих мер и средств. Голодный вор, который идетворовать хлеб, чтобы не умереть с голоду и прокормить себя и свою семью, наверное, не стал бы воровать, если бы у него было столько хлеба, чтобы питаться ему с семьею. Но если у него нет никаких средств добыть себе пищу, кроме воровства, и приходится без этого погибать с семьей голодом, он по необходимости пойдет воровать…»(Елисеев Г. З. Из воспоминаний //37: 222)
В борьбе за «Современник» Некрасов пострадал сразу от нескольких ударов. Первый удар – это то, что он вынужден, был «преломить себя», преломить свои убеждения. Второй удар – безрезультатность подобных его действий. И третий, самый сильный – то, что от него отвернулись все его вчерашние друзья. В обществе росли настроение недоверия к Некрасову, осуждения его поступков. 4 марта 1866 года Некрасову приходит стихотворение, написанное «неизвестным другом» - Ольгой Мартыновой:
Мне говорят: твой чудный голос — ложь;
Прельщаешь ты притворною слезою
И словом лишь толпу к добру влечешь,
А сам, как змей, смеешься над толпою,
Но их речам меня не убедить:
Иное мне твой взгляд сказал невольно;
Поверить им мне было б горько, больно...
Не может быть!
Мне говорят, что ты душой суров,
Что лишь в словах твоих есть чувства пламень
Что ты жесток, что стих твой весь любовь,
А сердце холодно, как камень.
Но отчего ж весь мир сильней любить
Мне хочется, стихи твои читая?..
И в них обман, а не душа живая?..
Не может быть!..
Он остался один, от него отказалось большинство единомышленников и коллег. Эти факты и породили глубочайший кризис в душе поэта.
Его творчество кардинально меняется в этот период. Усиливаются исповедальные, аналитические мотивы. Так же появляется мотив публичного покаяния:
Не торговал я лирой, но бывало,
Когда грозил неумолимый рок,
У лиры звук неверный исторгала
Моя рука…
(Ликует враг, молчит в недоуменьи…)
Именно так – «неверный звук» называл Некрасов свои «угоднические» произведения.
В поэзию Некрасова входят мотивы суда: суда врагов, суда друзей. Некрасов пытается сам анализировать свои поступки. Он надеется на праведный суд своих соратников, но не находит его:
Ну, суд так суд! В судебный зал
Сберегся грозный трибунал,
Придут враги, придут друзья,
Предстану — обвиненный — я;
И этот труд, горячий труд
Анатомировать начнут!
(Суд)
Тема жестокого суда своих современников развивается в творчестве Некрасова. Это тема соединяется с исповедальными мотивами предшествующей лирики. Если ранее Некрасов сам подводил итоги своей жизни, анализировал свои поступки, то теперь к этому добавляется ещё и оценка Некрасова «извне». На Некрасова очень сильно повлияло изменение отношения к нему со стороны соратников. Некоторые из них, правда, понимали истинные мотивы поэта, в некоторые – нет: «Некрасов довел до самоотверженности свое служение направлению. Самоотверженностью,которая перешла на этот раз в самооплевание, объяснял он и прискорбный случай с М. Н. Муравьёвым в Английском клубе.
Муравьёв был одно время чем-то вроде руки всевышнего, которой суждено было отечество спасти — от чего?.. Отсюда совершенно понятно общее уныние и трепет в области журналистики, представляемой Некрасовым, как редактором толстого «Современника». Трепетал ли редактор и за Некрасова не берусь решить; между трепетными, во всяком случае я его не считаю... Так или иначе, но он решается на заклание и кладёт себя искупительною жертвою на алтарь муравьевского могущества. Чтобы спасти направление, он погубит себя... я помню угнетенный вид бедного Некрасова после совершенного им подвига». (П. М. КОВАЛЕВСКИЙ. «Встречи на жизненном пути» // 38:334)
Ковалевский понял сущность действий Некрасова, его самопожертвование. Поэт приносит себя в жертву – эта идея жертвенности впоследствии окажет сильное влияние на характер поэзии Некрасова, в особенности на исповедальные мотивы. Самопожертвование является своеобразным итогом некрасовской исповедальности данного периода..
Другую позицию избрал Антонович: «Всего более возмутило нас всех в этом стихотворении то, что поэт в конце его взывал к беспощадной строгости, говорил о каком-то большом зле, которое нужно истребить с корнем. Самые снисходительные люди находили, что этот конец был совершенно не нужен. Боже мой, думал я: что бы было с неумолимо и неподкупно строгим Добролюбовым, если бы это случилось при нем и если бы какой-нибудь злой человек сказал ему: вот каков ваш приятель! Он весь сгорел бы от разочарования и негодования. (М. А. АНТОНОВИЧ. «Из воспоминаний о Николае Алексеевиче Некрасове» // 38:335)
В воспоминаниях явно прослеживаются заблуждения, непонимание Антоновичем истинных мотивов некрасовских поступков. Он видит только «внешнее», контрасты, чёрное и белое. Именно жертвой подобного отношения и «пал» Некрасов в этот период. Именно подобная трактовака мотивации поэта его вчерашними единомышленниками и привела к духовному кризису.
В предыдущих стихах поэт неоднократно высказывал идею бесплодности своей жизни, своего творчества, что порождало его духовный кризис. Теперь это соединилось как с фактическим «провалом» в отношении «Современника», так и с изменением отношения к Некрасову со стороны окружающих, которые не понимали истинных мотивов действий поэта. Соединяясь, эти мотивы, создают новые явления в творчестве Некрасова – явления «суда читателя» и «самосуда». Поэт обращается к читателю, как к другу, которые его не предаст, которые понимает проблемы поэта, его истинные намерения. На фоне этого возникает мощная исповедальная тенденция в стихах Некрасова. Некрасов пытается «покаяться», попытаться объяснить окружающему его миру истинные мотивы. Год спустя, после присланного ему стихотворения «неизвестного друга» Ольги Мартыновой он отвечает:
Умру я скоро. Жалкое наследство,
О родина! оставлю я тебе.
Под гнетом роковым провел я детство
И молодость — в мучительной борьбе.
Недолгая нас буря укрепляет,
Хоть ею мы мгновенно смущены,
Но долгая — навеки поселяет
В душе привычки робкой тишины.
На мне года гнетущих впечатлении
Оставили неизгладимый след…
(Умру я скоро. Жалкое наследство…)
Это стихотворение также связано и с произведением «Ликует враг...» - Некрасов отвечает на всё услышанное им – упрёки, укоризны. На полях рукописи Некрасов написал: «Это написано в минуту воспоминания о мадригале <Муравьёву>, хорошую ночь я провёл!».
Состояние души Некрасова в этот момент можно проследить в произведении «Медвежья охота». Некрасов критикует стереотипы общества, изменчивость «общественного мнения»:
Пожалуйста, не говори
Про русское общественное мненье!
Его нельзя не презирать
Сильней невежества, распутства,
тунеядства;
На нем предательства печать
И непонятного злорадства!
У русского особый взгляд,
Преданьям рабства страшно верен
Всегда побитый виноват...
(Медвежья охота)
Он осуждает продажность «друзей», готовых бить его, итак уже поверженного. Некрасов отмечает такое явление в обществе, как «примыкание» к сильному, подхалимство, тогда когда ты «на коне». В творчестве встаёт проблема истинности дружбы, независимости её от твоего сегодняшнего положения:
Сперва — сторонников полки,
Восторг почти России целой,
Потом — усталость; наконец,
Все настороже, все в тревоге,
И покидается боец
Почти один на полдороге...
(Медвежья охота)
Так же поэт обращается и к актуальной и на сегодняшней момент проблеме «тоталитаризма мнения». Такого явления когда отдельные идеи человека изничтожены толпой. «Я» заменено «Мы»:
Как мы вертим хвостом лукаво,
Как мы уходим величаво
В скорлупку пошлости своей!
Как негодуем, как клевещем,
Как ретроградам рукоплещем…
(Медвежья охота)
В «Медвежьей охоте» Некрасов говорит об «охоте на двуногих», что в контексте предшествующих событий может быть отнесено к нему. Рассматривая текст в подобном контексте, можно высказать мнение кризисном состоянии затравленности Некрасова:
Ты, думаю, охоту на двуногих
Застал еще в ребячестве своем.
Слыхал ты вопли стариков убогих
И женщин, засекаемых кнутом?
Я думаю, ты был не полугода
И не забыл порядки тех времен,
Когда, в ответ стенаниям народа,
Мысль русская стонала в полутон?
(Медвежья охота)
Некрасов обращается и к тем людям, единственные убеждения которые – богатство и благополучие и которые ради этого могут «присоединится» к любым идеям:
Как яблоню качает проходящий,
Весь занятый минутой настоящей,
Желанием одним руководим —
Набрать плодов и дало в путь пуститься,
Не думая, что много их свалится,
Которых он не сможет захватить,
Которые напрасно будут- гнить:
Так русское общественное древо,
Кто только мог, направо и налево
Раскачивал, спеша набить карман,
Не думая о том, что будет дале...
Мы все тогда жирели, наживали,
(Медвежья охота)
Встречаются у Некрасова и мотивы ностальгии по ушедшей эпохе. Поэт вспоминает о героях прошедшего времени, об истинности их идеалов, стремлению к самопожертвованию. Ему очень горестно, что они безвозвратно ушли в историю.
Бог весть! Я не встречаю их.
Их песня спета — что нам в них?
Герои слова, а на деле — дети!
Да! одного я встретил: глуп, речист
И стар, как возвращенный декабрист.
В них вообще теперь немного толку.
(Медвежья охота)
Здесь Некрасов сожалеет и о своём прошлом творчестве, своём положении. Он обращается к обозлённым на него людям с просьбой не клеймить его напрасно:
За то теперь клеймит их иногда
Предателями племя молодое;
Но я ему сказал бы: не забудь,
Кто выдержал то время роковое,
Есть от чего тому и отдохнуть.
Бог на помочь! бросайся прямо в пламя,
И погибай...
Но, кто твое держал когда-то знамя,
Тех не пятнай!
Не предали они — они устали
Свой крест нести,
Покинул их дух Гнева и Печали
На полпути...
(Медвежья охота)
Подводя некоторые итоги можно сказать, что в период с 1862 года по 1867 год в душе Некрасова произошёл сильный душевный перелом, связанный с его действиями, направленными на спасение журнала «Современник», которые выразились в его «сближении» с правящими кругами, что вызвало неоднозначную реакцию в обществе. Некрасова сильно подавил тот факт, что множество его соратников отвернулось от него, обвинив в «ренегатстве». Это вылилось в сильную исповедально -осуждающую струю в его поэзии. В творчестве появились мотивы «суда друзей», «суда читателя», «самосуда». Некрасов пытается оправдаться, как перед окружающими, так и перед самим собой. Кризис наложил неизгладимый отпечаток как на всю последующую жизнь поэта, так и не его творчество, в особенности на последние произведения.
Огромное влияние на особенности типа «покаянной исповедальности и самосуда» оказывает тот факт, что Некрасов приносит себя в жертву. Мотивы самопожертвования являются своеобразным итогом исповедальности данного этапа. Однако наряду с этим Некрасов отмечает, что самопожертвование не является приделом человеческих страданий. Жертва 1866 года – оказалась напрасна. После «муравьёвской оды» Некрасов стремится к покаянию, исповеди.
|
