Дамский альбом - Некрасов Н.А.

Дамский альбом, составленный из отборных страниц русской поэзии. С десятью рисунками, гравированными в Лондоне. СПб., 1854.

На днях редакция "Современника" получила следующее письмо:
"Вот уже лет пятнадцать, как я, нижеподписавшийся, почитаю себя человеком отсталым, принадлежащим к отживающему поколению (мне перевалило за пятьдесят лет), и с болью в сердце повторяю эти прекрасные четыре стиха, так понятные нам, старикам:

Как грустно полусонной тенью,
С изнеможением в кости,
Навстречу солнцу и движенью
За новым племенем брести!

Да, грустно! И было бы еще грустнее, если б на днях я не пришел к заключению, что, в сущности, не весело принадлежать и к этому новому племени, -- и знаете ли почему? -- потому, что новейшее время не только не произвело ни одного великого поэта, но даже гонит тех, которые у него есть, что оно стремится во что бы то ни стало, наперекор человеческой природе, стать во враждебные отношения к поэзии. Да, наперекор человеческой природе! потому что в душе каждого человека есть клапан, отворяющийся только поэзией, -- и что же делает настоящее время? Оно рискует сократить восприимчивость души, лишая ее одной из вопиющих ее потребностей: клапан зарастет наглухо, и тогда не отворите его -- явись хоть второй Пушкин! Я в пример могу привести моего близкого соседа, человека отменно умного и мягко-сердого, у которого, к сожалению, процесс зарастания уже совершился, так что едва ли бы и новый Гомер помог горю!.. Перестаньте же, господа, преследовать поэтов и поэзию. Обращайте больше внимание на то, что в настоящей русской поэзии есть истинно хорошего, и даже... мое требование вас удивит... не слишком накидывайтесь на посредственность. Не все люди развиты в одинаковой степени: поэтический клапан одного отворяется только образцовыми произведениями первой силы, тогда как другому достаточно каких-нибудь стансов Туманского, Трилунного, Бороздны, не говоря уже о Бенедиктове... вы сами, господа, вспомните свою молодость: разве не восхищались вы Бенедиктовым... пусть восторг ваш имел иногда ложную основу, но разве он оттого был менее благодатен и разве это помешало вам в лета более зрелые наслаждаться произведениями истинно гениальными?.. На этом основании я нахожу, что и посредственные стихи не должно гнать безусловно... Вспомните: двадцать, тридцать лет тому назад великий русский поэт был окружен целыми десятками маленьких поэтов, а ныне... где они?., увы! нет ни больших, ни малых! И если нет больших, то малые непременно были бы, если б не вы, неумолимые гонители поэзии... если б не ты, Новый поэт! Милостивые государи! сознаюсь: я сам принадлежал к числу маленьких поэтов того счастливого времени... и сознаюсь, что они были, за исключением Баратынского, Языкова, Подоли некого, действительно маленькие, посредственные поэты (и я тоже), но всё-таки они оживляли литературу, они наполняли тогдашние альманахи, доставляли разнообразием имен своих приятную глазам пестроту... И, право, сердце мое сжимается сожалением:

Мне жаль, что нет теперь поэтов,
Какие были в оны дни. --
Нет Тимофеевых, Бернетов.
(Ах, отчего молчат они?)
С семьей забвенных старожилов
Скорблю на склоне дней моих,
Что лирой пренебрег Стромилов,
Что Печенегов приутих,
Что умер бедный Якубович,
Что дремлет Константин Петрович,
Что о других пропал и след,
Что нету госпожи Падерной,
У коей был талант примерной,
И Розена барона нет;
Что нет Туманских и Трилунных,
Не пишет больше Бороздна,
И нам от лир их сладкострунных
Осталась память лишь одна...

Нет старых поэтов, и нет новых, которые должны были явиться на смену им. Есть один Новый поэт... но он-то и виновник бедственного состояния современной поэзии... Нет! не один он (я спешу оговорить это как можно скорее, частию потому, что знаю близкие отношения Нового поэта к "Современнику", в котором желаю поместить мое письмо): виноваты все русские журналы, виновато пренебрежение журналов к поэзии, перешедшее в публику... Да! для меня всего удивительнее, что те же самые журналы, которые с ожесточением преследуют плохих и посредственных поэтов, в то же время проходят убийственным молчанием и те немногие хорошие произведения поэзии, которые иногда встречаются в нашей литературе. Полтора года ждал я, не промолвит ли хоть один журнал доброго словечка об "Анакреоне", стихотворении г. Майкова, которое, если не ошибаюсь, можно без преувеличения поставить рядом с удачнейшими антологиями Пушкина... ждал, разумеется, преимущественно от "Отечественных записок" {Здесь мы должны оговориться, что нам весьма неприятно, что автор письма назвал именно "Отечественные записки", так как этот журнал в последние месяцы преимущественно наполнялся в критическом отделе своем выходками на наш журнал, но мы не нашли возможности выключить это место, так как на нем вертится весь смысл письма. Прим<ечание> ред<акции "Современника">.} -- и не дождался! {К "Современнику" эти ожидания не могли относиться, потому что "Анакреон" напечатан в нем. Прим<ечание> авт<ора> письма.} "Отечественные записки", уделяющие в своей "Хронике", в своем обзоре журналов сколько-нибудь места каждой печатной прозаической строчке, даже иногда по два раза (вторично в своих ежегодных обзорах литературы), -- эти "Отечественные записки" ничего не сказали о лучшем стихотворении, явившемся в русской литературе в "течение нескольких последних лет! Почему это? Неужели этот журнал вместе с некоторыми мудрецами порешил уже раз навсегда, что поэзия вздор и что лучше отдавать отчет любознательной публике о прозаических произведениях гг. Зряховых и Николаевичей, чем о стихотворениях г. Майкова... неужели? Это было бы весьма прискорбно... Или, может быть, молчание произошло оттого, что стихотворение г. Майкова ростом не вышло: в нем всею, помнится, шестнадцать строк... Должно быть, так, если взять в соображение, что на разбор поэмы г-жи Хвощинской {Эта поэма -- "Деревенский случай", напечатанная в каком-то сборнике (кажется, в "Пантеоне"), недавно вышла отдельной книгой, и читатели наши найдут отчет о ней в настоящей книжке "Современника". Прим<ечание> ред<акции "Современника">.} употреблено теми же "Отечествеными записками около печатного листа. Но хоть эта поэма и расхвалена "Отечественными записками", я смею утверждать положительно, что в одном стихе названной пьесы г. Майкова больше поэзии, чем во всей тысячестишной поэме г-жи Хвощинской. Как бы то ни было, я убежден в одном, что это молчание не случайность, ибо такой же участи подвергся и недавно напечатанный "Алкивиад" г. Майкова; тем же молчанием пройдены в этом журнале и несколько других более или менее заметных (если не замечательных) стихотворений, появившихся в последние годы. Обо всем говорилось в "Отечественных записках" -- об этих стихотворениях ни слова, ни худого, ни доброго. Как поразмыслишь об этом, и не рад, а невольно приходишь к прискорбному заключению, что этот серьезный и важный журнал (который некоторые называли даже мрачным) признает для себя унизительным снизойти до поэзии... но пусть бы он подумал о том, что сам же он на своей обертке ежемесячно напоминает своим читателям, что он журнал учено-литературный... а ведь литература не исключает поэзии, в литературе поэзия едва ли не первое дело, и если в настоящее время поэтических произведений мало или они малы, то из этого еще не следует, что их не нужно замечать... пусть бы вспомнил, что и сам он иногда, хоть, правда, редко-редко, печатает стихи... или это только холодная и неохотная дань отживающей, по мнению журнала, потребности?.. Нет, смею уверить, что эта потребность не отживает своего века и никогда не отживет, и "Отечественные записки", устремляющие свой пытливый и мрачный взгляд на Зряхова с таким глубокомыслием и сосредоточенным вниманием, что не замечают в нашей литературе Майкова, едва ли не находятся в некотором заблуждении... По крайней мере я, на месте господ журналистов, именно в настоящее бедное поэзиею время поставил бы своим долгом обращать внимание читателей на каждое хорошее стихотворение, появляющееся где бы то ни было, -- в журналах, в отдельных книгах, в сборниках, -- с любовью останавливался бы даже на тех стихотворениях, которые, не будучи выдержаны в целом, обнаруживают в авторе не лишенное поэзии намерение или две-три черты удачного исполнения... и я бы предложил такому автору мои замечания, мой посильный совет... И если б этот совет и не принес ему пользы, то всё-таки был бы для него доказательством внимания, а внимание журнала, такого солидного, как "Отечественные записки", я полагаю, должно иметь на поэтов действие поощрительное? И я думаю, что такого обращения с поэзиею, какое я предлагаю, требует не только польза, но и самая справедливость. Ибо, преследуя всё, что есть в поэзии ложного и посредственного, не ставите ли вы этим самих себя в обязанность замечать и то, что в ней прекрасно и истинно? Без этого вы рискуете прослыть преследователями не плохих стихов, а поэзии... Я высказал свое мнение, господа, и прошу вас подумать о нем..."
Нетрудно догадаться, что первая половина приведенного письма направлена против "Современника", точно так же как вторая -- против "Отечественных записок". О первой, к нам относящейся половине мы скажем после; что же касается до второй, то, прочитав ее, невольно хочется воскликнуть: "О провинциальное добродушие! О золотая наивность!" -- или что-нибудь в этом роде. Удивленный и опечаленный тем, что "Отечественные записки" не обратили внимания на немногие поэтические произведения последних лет, автор приведенного письма, при всей очевидной доброте своей, почти положительно обвинил их в том, будто они изгнали поэзию из области искусства, -- обвинение, страшное для журнала, на котором рядом с титлом ученого стоит титло литературного! А дело, в сущности, очень просто, и мы спешим пояснить его, чтоб снять с "Отечественных записок" это несправедливое обвинение. Почти все стихотворения, о которых говорит автор письма, помещены в "Современнике". И в этом вся разгадка. Бранить... но совместно ли с достоинством такого солидного журнала бранить хорошее за то, что оно помещено в "Современнике"?.. Хвалить... но хвалить -- тоже несовместно... не с достоинством, так с чем-нибудь другим. "Отечественные записки" во всем прошлом году рискнули похвалить в "Современнике" роман г. Григоровича "Рыбаки", да и то поспешили прибавить, что роман для журнала писан наскоро, а вот он скоро выйдет отдельно, вероятно, в исправленном виде, -- так тогда-де его заодно и прочесть... {И вышел роман отдельно, но исправлений в нем никаких не сделано, потому что роман писан с тою обыкновенного у г. Григоровича отчетливостию, после которой исправления, может быть, и возможны, по уже не самому автору или по крайней мере не тотчас, как он написан.} Явись эти стихотворения не в "Современнике" (а хоть в "Пантеоне", как "Деревенский случай"), -- и о них, может быть, у "Отечественных записок" нашлось бы доброе слово; впрочем, не о всех: есть между ними такие, которые этот журнал всё-таки прошел бы молчанием, где бы они ни были напечатаны, да и то ему стоило бы некоторого благородного усилия. Вот и вся разгадка!..
Разъяснив это наивное недоумение, мы не должны сказать, что согласны с мнением автора письма касательно отношений современной нашей критики к современной поэзии (почему и дали этому письму место в нашем журнале) ; но никак не можем согласиться с сожалением его о том, что посредственные поэты выводятся. Кажется, нечего жалеть! Если они выводятся, значит, так тому и быть должно. В поэзии наша публика представляет нечто, особенное; требовательность ее в этом отношении превосходит требовательность других, даже более образованных европейских публик. В то время как в Германии и во Франции, за неимением сильных поэтических талантов, посредственные поэты издают целые тома бледных и вялых стихов (а если издают, то, стало быть, и находят читателей), у нас издание книги посредственных стихов -- дело убыточное и даже бросающее на автора какую-то нелестную тень... И с некоторых пор подобные книги вовсе вывелись (произведения гг. Овчинникова, Анаевского и др. сюда нейдут: это явления особенные, которые всегда были и всегда будут). Этого не могла сделать одна критика. Критика преследует же дюжинные французские романы, но они всё-таки выходят. Причины этого лежат в самой публике, и мы положительно убеждены, что те же самые гг. Стромиловы, Трилунные, Якубовичи, Соколовские и легион других, которые писали гладенько и наполняли альманахи двадцатых и тридцатых годов, явись они теперь, не были бы и настолько замечены, как были замечены в свое время, а в их время писал Пушкин. Но что отношение нашей журналистики к поэзии слишком односторонне и обнаруживается почти с одной отрицательной стороны, это и справедливо и прискорбно. Тем более что русская современная поэзия не до такой же степени жалка, в самом деле, как вошло в обычай утверждать в журналах и повторять в литературных разговорах, -- мы это давно думали и если не высказали ранее наших мыслей по этому предмету, так по той же причине, по которой мы часто бываем лишены удовольствия говорить с публикой о лучших произведениях современных прозаиков. Причину эту понимают наши читатели... Конечно, сильного деятеля-поэта, равного Пушкину или даже Лермонтову, наша литература теперь не имеет; но такие явления, как Пушкин и Лермонтов, всегда были и будут в мире поэзии явлениями редкими, исключительными. При этом еще напомним читателям, что поэтические таланты вообще являются реже, чем прозаические: это условие не одной нашей литературы, не одного нашего времени. Взяв всё это в соображение и пристально вглядевшись в дело, окажется, что обвинять современную нашу поэзию в бедности и ничтожности есть чистая неблагодарность со стороны критики, а может быть, отчасти и публики (заимствовавшей от критики несколько враждебный взгляд на свою поэзию). Наша поэзия дает нам немного; но то, что она дает нам, действительно стоит названия поэзия (балласта мы не хотим сами, как уже было замечено выше). Не говоря уже о г. Майкове, которого первостепенный поэтический талант, к счастью, пользуется известностью, у нас есть г. Фет, поэт с дарованием в высшей степени самобытным и симпатичным. Что-то сильное и свежее, чисто поэтическое, без всяких посторонних примесей, ярко пробивается во всем, что создает этот талант. Четыре стихотворения г. Фета, напечатанные в этой книжке "Современника", лучше всего могут сказать читателям, почему мы многого и ждем от этого поэта. {При этом мы не можем отказать себе в удовольствии довести до сведения наших читателей, что с наступившего года г. Фет будет постоянным сотрудником нашего журнала.} И таким талантом, как у г. Полонского, нельзя пренебрегать, потому что этот талант, несмотря на малую его производительность и частую невыдержанность в целом, всё-таки дарит нас иногда прекрасными стихотворениями, полными истины, простоты, грации, -- словом, поэзии. Читателям "Современника" известно прекрасное дарование г. А. Жемчужникова, автора "Странной ночи" и "Сумасшедшего". Наконец, хотя г. Щербина и далеко не оправдал надежд, которые возбудил при своем появлении, в нем всё-таки нельзя отрицать некоторого поэтического таланта, и к тому, что он дал нам, и теперь еще прибавляет он иногда произведения, не лишенные достоинств. Назовем еще двух литераторов, посвящающих свои дарования поэзии: это г. Мин, переводчик Дантова "Ада", и г. Л*, переводчик двух стихотворений Байрона (одно помещено в "Современнике" 1853 г., No I, другое -- в этой книжке "Современника") и автор превосходного стихотворения "Данте в Венеции" ("Современник" 1853 г., No III). Мы назвали семь имен, из которых с каждым соединяется идея о большем или меньшем поэтическом даровании. Неужели это ничего не значит, когда дело идет о поэзии?
Остается сожаление, что поэты наши мало производят, но это обстоятельство, действительно прискорбное, может быть точно так же случайным, как и неслучайным, и -- кто знает? -- после долгого молчания поэты наши, быть может, вдруг блистательно выкупят свое бездействие. {По крайней мере нам известно, что г. Майков написал в последнее время очень много (и превосходных) стихотворений и пишет комедию. Г. Фет также вручил нам запас стихотворений, которые все не уступают помещенным в этой книжке. Кроме того, г. Фет совершил труд, который, по нашему мнению, должен дать его имени прочную и завидную известность в русской литературе: он перевел "Оды" Горация (см. "Литературные новости" в этой книжке "Современника").} Этого мы от души желаем на пользу и удовольствие читателей, на славу русской литературы!
Мы очень рады, что приведенное выше письмо дало нам случай сказать несколько слов о нашей современной поэзии, о нашем на нее воззрении. Не знаем, как смотрит публика на пренебрежение к поэзии, замеченное в наших журналах автором этого письма... Но если это пренебрежение действительно существует и если оно хоть сколько-нибудь перешло в публику, хуже этого ничего не могло случиться И если мы сами (относясь, по выражению автора письма, к поэзии исключительно с отрицательной стороны) сколько-нибудь содействовали такому влиянию, то спешим оговориться: мы были дурно поняты, мы преследовали ложь в поэзии, но никогда самую поэзию. Поэзия -- лучшее украшение всякой литературы, поэзия -- венец возможного человеку творчества, поэзия -- источник самых высоких, прекрасных и чистых наслаждений, какие когда-либо испытывал и будет испытывать человек. Мы всегда давали и готовы давать ей первое место в нашем журнале, как ей принадлежат наши самые горячие и искренние литературные симпатии...
Однако ж мы совсем забыли о книге, которой заглавие выписали в начале нашей статейки; но мы сочли самым удобным сказать несколько слов о поэзии вообще по поводу книги, в которой встречаются имена всех или почти всех старых и новых русских поэтов (за исключением, впрочем, Ф. Тютчева и А. Фета, которых составитель, видно, не счел достойными украшать его сборник). Оставляя в стороне явно спекулятивную цель "Дамского альбома", заметим, что подобный сборник мог бы прекрасно разойтись и принести большое удовольствие любителям поэзии, если б был составлен с большим умением и лучшим выбором. При составлении подобного сборника дело не в том, чтоб надергать как можно более отрывков у Пушкина и Лермонтова, которых сочинения у каждого читателя есть, но в том, чтоб выбрать хорошее у поэтов второстепенных и третьестепенных, которых невозможно да и не стоит иметь в библиотеке; часто даже поэтам совершенно плохим и давно забытым удалось обмолвиться прекрасным стихотворением... и вот из таких-то пьес, с примесью, конечно, и образцовых произведений русской поэзии, сборник мог бы иметь и смысл и значение... До какой степени он мог бы быть интересен, мы отчасти уверились даже на "Дамском альбоме", встретив в нем два-три стихотворения поэтов забытых или вовсе никогда не бывших известными; вот одно из таких стихотворений, принадлежащее какому-то г. Н. Н.:

Розы

Как хороши, как свежи были розы
В моем саду, как взор пленяли мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой.

Как я берег, как я лелеял младость
Моих цветов заветных, дорогих;
Казалось мне, в них расцветала радость,
Казалось мне, любовь дышала в них.

Но в мире мне явилась дева рая,
Прелестная, как ангел красоты;
Венка из роз искала молодая.
И я сорвал заветные цветы.

И мне в венке цветы еще казались
На радостном челе красивее, свежей:
Как хорошо, как мило соплетались
С душистого волной каштановых кудрей.

И заодно они цвели с девицей.
Среди подруг, средь плясок и пиров.
В венке из роз она была царицей.
Вокруг ее вилась и радость и любовь.

В ее очах -- веселье, жизни пламень;
Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.
И где ж она?.. В погосте белый камень,
На камне -- роз моих завянувший венок.

Несмотря на устарелость некоторых слов и преувеличенный драматизм окончания, это стихотворение до сей поры прекрасно. Его тихий и сердечно-грустный тон невольно трогает, как прекрасная и печальная музыка.
Наткнулись мы в "Дамском альбоме" на два стихотворения г. Бенедиктова. Удивительный поэт г. Бенедиктов! Непостижимое сочетание дарования (не подверженного ни малейшему сомнению) с невероятным отсутствием вкуса... Как вы думаете, читатель: что такое любовь? Любовь -- это "Кровавый разговор Слепой мечты с огне-мятежной кровью", -- таково определение поэта. Нужно ли ему сказать, что любимая им красавица читала его стихи, он не скажет этого просто: он скажет, что она

Трепетала над тетрадью
Гармонических затей...

Вы смеетесь, -- и нельзя не смеяться, -- и чем более будет проходить времени, тем более будут стихи г. Бенедиктова смешить читателей (а еще не более десяти лет тому назад, вспомните, нужно было доказывать, что они смешны); но к этому смеху невольно примешивается грустное чувство: у г. Бенедиктова есть талант, несомненный и прекрасный; искры его блестят даже в этом стихотворении, из которого мы взяли определение любви...

Холодное признание

Нет, милая, не тем мой полон взор;
Он не горит безумною любовью, --
И что любовь? -- Кровавый разговор
Слепой мечты с огнемятежной кровью.
Я пережил дней юношеских жар,
Я выплатил мучительные дани.
Ты видела мой бешеный разгар
Перед тобой, звезда моих желаний!
Ты видела... теперь иной судьбе
Я кланяюсь, иною жизнью молод, --
И пред тобой я чувствую в себе
Один святой, благоговейный холод.
Снег на сердце, но то не снег долин,
Почиющий под саваном тумана, --
Нет, это снег заоблачных вершин,
Льдяной венец потухшего волкана,
И весь тебе, как солнцу, он открыт,
Земля в тени, а он тебя встречает --
И весь огнем лучей твоих блестит.
Но от огня лучей твоих не тает.

И не прискорбно ли, что этот прекрасный талант пошел по ложному пути?..
Большое удовольствие доставило нам встреченное в альбоме стихотворение г. Баратынского "Послание", которое как-то прежде ускользало от нашего внимания при чтении Баратынского:

Послание

Притворной нежности не требуй от меня:
Я сердца моего, не скрою хлад печальной.
Ты права, в нем уж нет прекрасного огня
Моей любви первоначальной.
Напрасно я себе на память приводил
И милый образ твой, и прежние мечтанья:
Безжизненны мои воспоминанья,
Я клятвы дал, но дал их выше сил.

Я не пленен красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали;
Но годы долгие в разлуке протекли,
Но в бурях жизненных развлекся я душою.
Уж ты жила неверной тенью в ней;
Уже к тебе взывал я редко, принужденно,
И пламень мой, слабея постепенно,
Собою сам погас в душе моей.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
Нас только первая любовь.
Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной:
Кто знает? мнением сольюся я с толпой;
Подругу, без любви -- кто знает? -- изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
И в храме стану рядом с нею, --
Невинной, преданной, быть может, лучшим снам, --
И назову ее моею.
И весть к тебе придет; но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим:
Мы не сердца под брачными венцами, --
Мы жребии свои соединим.

Прощай. Мы долго шли дорогою одною:
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Невластны мы в самих себе
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

Это одно из лучших стихотворений Баратынского...
Таким образом, перебирая "Дамский альбом" от первой страницы его, вопрошающей:

Зрел ли ты, певец Тиисский,
Как в лугу весной бычка
Пляшут девушки Российски
Под свирелью пастушка? --

до последней, на которой напечатано следующее стихотворение:

* * *

Когда из мрака заблужденья
Горячим словом убежденья
Я душу падшую извлек.
И, вся полна глубокой муки,
Ты прокляла, ломая руки,
Тебя опутавший порок, --

Когда забывчивую совесть
Воспоминанием казня,
Ты мне передавала повесть
Всего, что было до меня, --

И вдруг, закрыв лицо руками,
Стыдом и ужасом полна,
Ты разрешилася слезами,
Возмущена, потрясена, --

Мне луч божественный участья
Весь темный путь твой осветил.
Я понял всё, дитя несчастья,
Я всё простил в позабыл!

Зачем же тайному сомненью
Ты ежечасно предана?
Толпы бессмысленному мненью
Ужель и ты покорена?

Не верь толпе пустой и лживой,
Забудь сомнения свои!
В душе болезненно-пугливой
Гнетущей мысли не таи!

Грустя напрасно и бесплодно,
Не пригревай змею в груди
И в дом мой смело и свободно
Хозяйкой полною войди! --

мы провели два часа в более или менее приятных воспоминаниях и размышлениях о русских поэтах и русской поэзии, что может повториться со всяким читателем, которому попадется в руки "Дамский альбом".