Театральные новости. Сентябрь 1849 - Некрасов Н.А.

1) Холостяк, комедия в трех действиях, Ив. Тургенева.

Четырнадцатого октября происходил в Александринском театре спектакль, выходящий из ряда обыкновенных: шел бенефис одного из любимейших артистов как московской, так и петербургской публики - М. С. Щепкина, и в бенефис этот давалась в первый раз новая русская комедия "Холостяк", соч<инение> И. С. Тургенева. Талант г. Тургенева хорошо известен читателям "Современника". До 1847 года г. Тургенев, начавший свое поприще стихами, не имел определенной физиономии как писатель, и можно сказать, что известность его в литературе началась с "Записок охотника", появившихся в 1847 году в "Современнике". В них талант его определился резко. В прошлом году г. Тургенев попробовал свой многосторонний талант в комедии, и опыт был удачен; с той поры он постоянно пишет комедии, и кроме напечатанных уже и известных публике пиес "Где тонко, там и рвется" и "Холостяк" нам известны еще две комедии г. Тургенева, из которых одна, под названием "Завтрак у предводителя", скоро будет дана, как мы слышали, на Александринском театре. Наконец, пятое, недавнее произведение г. Тургенева, комедия в пяти актах "Студент", уже обещано автором редакции "Современника", и мы скоро надеемся представить эту комедию нашим читателям.
Некоторые утверждают, что комедия есть настоящий род г. Тургенева, что талант его собственно лучше всего проявляется в комедиях. Мы думаем, что талант г. Тургенева такого рода, что он может примениться до известной степени ко всякому роду: хотелось ему писать рассказы, он писал рассказы, и чем же хуже проявлялся его прекрасный талант в "Записках охотника", чем в комедиях? вздумалось писать комедии, и он пишет комедии, и комедии его нравятся; даже когда г. Тургеневу приходила, бывало, охота писать стихи, талант его и тут не терялся совсем, а иногда даже проявлялся блистательно. В этой многосторонности таланта г. Тургенева, по нашему мнению, скрывается и слабая сторона его, о которой поговорим при случае. Как бы то ни было, несомненно, что г. Тургенев столько же способен к комедии, сколько и к рассказу или роману, и если он решился писать комедии, а не рассказы и повести, то тут мы видим одне преимущество: русская повесть еще имеет на своей стороне несколько дарований, а хорошие комедии, как известно всем, появляются у нас так редко.
В прошлой книжке "Современника" в "Письме о русской журналистике" было сказано подробно о литературных достоинствах и недостатках "Холостяка"; поэтому нам остается сказать теперь только о сценической стороне комедии и о том, как выполнили ее артисты.
Главный недостаток, много повредивший полному успеху комедии и замеченный всеми, - растянутость, недостаток почти неизбежный в каждом первом произведении для сцены и за который, следовательно, нельзя винить автора. В первом акте почти нет ничего лишнего, но второй утомил зрителей. Начинается он монологом, в котором Вилицкий высказывает свое колебание: жениться на Маше ему уже не хочется после того, как светский друг его фон Фонк нашел и Машу и всё семейство ее слишком недостойными великой чести породниться с Вилицким; отказаться и страшно и совестно. Приходит фон Фонк с греком Созоменосом (лицо, заметим мимоходом, на сцене совершенно лишнее, чего не кажется в чтении), и Вилицкий, прося его совета в своем затруднительном положении, опять отчасти пересказывает то, что уже высказал в первом своем монологе. Первый акт начинается монологом слуги, развалившегося в барских креслах, второй кончается тем, что слуга ложится на господский диван отдохнуть, с соответствующими прибаутками. Эти две сцены произвели неприятное впечатление, напомнив Осипа (в "Ревизоре"). Мы уверены, что автор совершенно не рассчитывал посмешить ими, а поместил их потому, что так действительно бывает в жизни; и в чтении они проходят совершенно незаметно; но автор не расчел, что на сцене их будет произносить актер, и как подобную роль в десять слов нельзя дать хорошему актеру, то, следовательно, плохой актер; что он, пожалуй, вообразит, что собственно от его роли зависит успех или падение всей пьесы, и постарается, чтоб роль вышла как можно поэффектнее. Таким образом из мимолетных десятка слов выйдет нечто торжественное, на чем зритель поневоле приостановит свое внимание, хотя приостановить тут его внимание автор не желал, да и причины не было. Избежание подобных неприятностей, часто обращаемых поверхностными судьями в вину самой пиесе, приобретается только знанием сцены, и часто даже той сцены в особенности, где играется ваша пиеса. Сделаем еще следующее замечание; оно, пожалуй, ничтожно, но показывает, как должен быть осторожен иногда автор, пишущий для сцены. У г. Тургенева часто попадаются несколько тривиальные фамилии. "Где вы остановились?" - "В доме Блинниковой". - "С кем вы приехали?" - "С купцом Сивопятовым" и т. п. Из этого выходит вот что: актер, встретив в своей роли подобную фамилию (особенно если роль незначительна и досталась плохому актеру), чаще всего думает, что автор вставил ее с намерением рассмешить; поэтому он произносит ее с особенным ударением, - раек хохочет, а образованный зритель, не вникнув в дело, сожалеет, что автор прибегает к такой избитой манере остроумия! Конечно, подобные мелочные промахи могли бы легко быть предупреждены при личном присутствии автора на репетициях пиесы, но г. Тургенева в Петербурге нет. Обращаясь к главному недостатку пиесы - растянутости, заметим еще, что третий акт начинается рассказом, в котором Монткин передает своему другу Шпундику то, что уже известно зрителю из второго акта; да и самая роль Мошкина (Щепкин) не чужда длиннот и повторений, которые несколько ослабляют производимое ею впечатление.
Вот причины, по которым "Холостяк" не имел того полного и блестящего успеха, которого заслуживал по драматическому содержанию своему и по прекрасному его развитию.
Напрасно стали бы мы искать их в равнодушии публики к комедии, благородной и тонкой, в неуменье оценить тихое и искусное развитие события, не бросающегося в глаза, но поразительного по своей естественности; нет, публика с явным интересом и удовольствием следила за ходом пиесы, и всё хорошее было замечено и одобрено громкими рукоплесканиями; жаркие толки и споры о новой комедии можно было слышать в партере и коридорах театра, по окончании пиесы, каких не услышите после десятка новых самых эффектных французских водевилей. Ясно, что сочувствие к русской комедии в публике существует: явись настоящая русская комедия - и не увидишь, как полетят со сцены, чтобы уже никогда не возвратиться, жалкие переделки и подражания, бесцветные и безличные, натянутые фарсы и т. п. Еще более порадовало нас сочувствие к русской комедии в наших актерах, - сочувствие, которого нельзя было не заметить в представление "Холостяка". Ни тени той самоуверенной небрежности, которая встречается при исполнении фарсов и водевилей, не заметили мы при исполнении "Холостяка". Артисты, видимо, принялись за дело с уважением, подобающим русской комедии, и исполнили его превосходно. Особенно поразил нас г. Максимов, игравший роль Вилицкого, весьма трудную и представляющую много поводов к фарсам, до которых г. Максимов большой охотник в водевилях. Но ни одного фарса, к радости и удивлению многих, не выкинул здесь г. Максимов, доказав тем, что может, если захочет, обходиться и без фарсов. Он играл просто и естественно. Борьба мелкого самолюбия с остатками порядочного чувства, еще сохранившегося в душе Вилицкого, была передана им прекрасно в первом акте; так же хорошо был произнесен начальный монолог второго акта. Можно находить в его игре недостатки; но нам кажется, что трудно сыграть лучше эту роль, столь понятную в чтении и столь трудную, даже местами невозможную, для полной передачи на сцене; мудрено дать вполне уразуметь и проследить зрителю, не приготовленному чтением пиесы, внутреннюю мелкую драму, обнаруживающуюся обыкновенно во внешности чуть заметными случайными признаками да игрой физиономии, как и сделано у автора. Подобные характеры лучше улегаются в повести. Как бы то ни было, во всяком случае г. Максимов исполнил свою роль хорошо.
Г. Мартынов исполнил роль Шпундика с искусством и успехом тем более замечательными, что роль его одна из самых незначительных.
Г. Каратыгин 2-й прекрасно сыграл роль фон Фонка, франта и резонёра, гнушающегося бедностью и презирающего низший круг, откуда он сам недавно выскочил. Презрительные улыбки, ужимки и гримасы, поднимание плеч, сатирическое подергивание носа и всей физиономии, беспрестанное охорашивание собственной особы, которая ежеминутно боится замараться от прикосновения окружающих ее плебеев, - всё это было в игре г. Каратыгина и производило непритворный смех.
Г-жа Самойлова 2-я верно передала роль простой русской девушки Маши, а г-жа Линская неподражаемо хорошо выполнила роль Катерины Савишны Пряжкиной, вдовы и кумушки пожилых лет. Рассказ о знакомстве с генеральшей Бондандиной вышел у ней художественно верен. У г-жи Линской талант самобытный и оригинальный, особенно поражающий естественностию, по которой она не может быть сравнена ни с кем, кроме г. Мартынова; на сцене она как будто дома, и в голосе ее часто звучат ноты, которые вдруг переносят вас в действительную жизнь, напоминая вам множество сцен и фраз, бог знает когда и где виденных и слышанных. Это признак таланта первостепенного.
Наконец мы дошли до самого бенефициянта, игравшего главную роль старика Мошкина, влюбленного, без собственного ведома, в свою воспитанницу и сватающего ее за другого. Роль эта, как ни трудна она, совершенно по силам и в духе таланта Щепкина. Весь третий акт с самого того места, где начинаются опасения старика за участь своей воспитанницы, был торжеством Щепкина... рукоплескания не умолкали, и этот акт, отдельно взятый, имел огромный успех.
Заключим нашу статью благодарностью бенефициянту за то, что он подарил публику в свой бенефис новой русской комедией, и вместе с тем не забудем поблагодарить просвещенную дирекцию театров, давшую ему средства поставить на сцену эту комедию.

2) Отсталые люди, или Предрассудки против науки и искусства, комедия-водевиль в одном действии П. Г.

В деревню, к своей матери, приезжает кончивший курс в Московском университете лекарь Черешнев. Мать в восторге, но родственники знать его не хотят: "Ты осрамил наш род, - говорят они ему, - ты сделался фершелом!" Особенно горячится дядя Черешнева Мардасов (Мартынов), явившийся на сцену в охотничьих сапогах и в венгерке, с арапником в руке. Во время самого жаркого монолога о посрамлении своего рода вдруг он приостанавливается, ужас выражается на его лице: "Батюшки! Свиреп мой гость!" - кричит он отчаянным, плачущим голосом и сломя голову бежит вон. Можете себе представить, каков тут Мартынов! Между тем Черешнев, обдумав свое положение, начинает выдавать себя за мота, картежника, пьяницу и отрекается от своего лекарского звания, говоря, что он пошутил. Когда Мардасов возвратился и узнал всё это, радость перешла все границы; он обнимает племянника, предлагает тут же "сразиться в картишки" и яркими красками описывает ему сцену травли, представляя в одно время голосом и движениями и собак, и лошадей, и восторженного охотника, и обреченного гибели зайца. Мартынов тут очень хорош. Нужно заметить, что эта сцена целиком взята из другой пьесы (мы забыли ее название), где она и полнее и лучше и где выполнял ее Щепкин, который хорош в ней по-своему. Во время этого рассказа приходят сказать, что лошадь сшибла молодого Перепелкина (одного из гостей Черешневой). Мать и отец его бросаются из комнаты и через несколько минут вносят на сцену молодого человека с переломленной ногой. Черешнев помог ему, и это, кажется, убедило присутствующих, что звание лекаря - полезное и непостыдное звание. Такова мораль пьесы, направленной, как видит читатель, на предрассудок, уже не существующий. Кто знает дело ближе, тот не станет утверждать, чтоб кто-нибудь стал гнушаться званием лекаря. Многие помещики даже душевно желают, чтоб дети их сделались лекарями. Молодые доктора, приезжающие в провинциальные города, внушают нечто вроде зависти не одним бьющимся из куска хлеба. Заметим еще, что герои пьесы принадлежат к среднему дворянству и по роду, и по состоянию. Впрочем, если б они принадлежали к высшему кругу и были очень богаты, тогда пьеса еще менее выиграла бы в естественности... Распространяемся об этом потому, что разбираемая пьеса есть лучший образчик неудачной сатиры, бьющей по воздуху и происходящей от неумения авторов подметить истинно смешную сторону в обществе, соединенного с желанием поострить на счет ближнего. Любо поглядеть, с каким жаром, как глубокомысленно авторы разных психологических (особенно психологических) повестей бичуют пороки и предрассудки - несуществующие! А между тем сколько действительно смешного совершается каждую минуту вокруг нас и как малого стоит подметить это смешное! Для этого нужно только быть наравне с своим временем. Это, конечно, немного, - не то чтобы смотреть в будущее и читать в нем, - но что немного для вас, почтенный читатель, то может быть очень и очень много для автора "Отсталых людей".
Но я позабыл сказать, что было самого лучшего в этой пьесе - это г. Рословский, игравший роль идиота, приехавшего в гости к Черешневым. Тупое выражение лица и всей фигуры, идиотская неподвижность и безжизненность глаз, полных постоянного и чуткого, но бесплодного внимания, ровный, однообразный голос, без малейших понижений или повышений, самый костюм и прическа - всё это было соединено г. Рословским так искусно, что из его пустой и ничтожной роли в десять слов вышла лучшая роль пьесы. Жена у этого идиота страшная тараторка; он молчалив. Иногда жена в потоке бесконечных своих рассказов упомянет вскользь имя мужа; сошлется на его свидетельство, скажет что-нибудь о нем: чутко насторожит он уши, приподнимет немного вечно наклоненную на один бок голову, произнесет как автомат: "Точно так, да-с; в этом должно отдать мне (или ей) полную справедливость", и опять замолчит, и опять слушает с тупым вниманием, насторожив глаза и уши. Иногда он собьется, хочет сказать что-то кроме своей обычной фразы - другое, новое; жена поправит его. "Да! - скажет он, тотчас отступившись от начатой фразы, хотя бы на половине ее. - Да! - повторит он, значительно кивая головой и тараща тупые глаза; затем он слово в слово повторит, что сказала жена, - прибавит: - В этом должно отдать мне полную справедливость" - и замолчит со спокойной совестью, с достоинством. Г. Рословский весьма редко появляется на сцене, и всегда в ролях ничтожных, но нет никакого сомнения, что у него есть талант: он доказал это ролью идиота Перепелкина, по которой плохая пьеса "Отсталые люди" долго останется в памяти тех любителей театра, которые, любуясь Мартыновым и другими признанными талантами, в то же время умеют заметить хорошее и в актере, не пользующемся авторитетом. Он играл превосходно, - в этом должно отдать ему полную справедливость.
Что касается до нас, то мы весьма желали бы, чтоб г. Рословский нашел случай попробовать свои силы в какой-нибудь порядочной роли.

3) Старое время. Небылица в лицах, в четырех действиях.

"Небылица в лицах", по всей вероятности, сделана из повести - из какой? этого я не помню: из чьей? тоже не помню, но думаю, что из повести г. Кукольника. По крайней мере содержание пьесы, завязка, развязка и вся обстановка удивительно напоминают повести г. Кукольника. Действие первое: Магистратская дума и немецкая любовь. Заседают купцы в думе, входит товарищ их Андрей Александрович Ковригин (Григорьев 2-й); он весьма мрачен, отрывисто рассказывает, что дочь его испорчена цыганкой, и дума расходится. Действие второе: Благодетельный человек и цыганский табор. Приходит в табор Ковригин, шепчется с какой-то цыганкой и узнает от нее, что единственное средство спасти его дочь - это выдать ее за немца. И вот старик-купец бросается искать жениха немца. Действие третье: Сватовство на скорую руку. Старику попадается капитан Бутырского полка Вильгельм Иваныч Фон (Мартынов), и он в полчаса сосватывает ему свою дочь. Действие четвертое: Донос. Цыганка, давая советы старику взять жениха немца, имела в виду совсем не Фона; когда же узнала, что женихом сделался Фон, поднялась кутерьма. Цыганка и нянька Ковригиной пришли к Андрею Евстафьичу Бычкову, дьячку и секретарю магистрата, человеку опытному и политичному, который посоветовал избрать оружие тихое и кроткое, как сама невинность, именно донос. Доносец был состряпан весьма ловко и скоро, однако ж не пошел впрок: когда готовились пустить его в ход, жених и невеста, уже обвенчанные, выходят из церкви. Увидав, что уже поздно поправлять дело, сочинитель доноса подскакивает к своему клеврету, берет у него донос и разрывает его на мелкие части; после этого он идет навстречу новобрачных с распростертыми объятьями и от души поздравляет их. Его приглашают на свадьбу. Вот беглый очерк содержания пьесы. В целом она очень длинна, первые два акта весьма скучны, третий и четвертый поживее. Пьеса не имела большого успеха, но нельзя сказать, чтоб вовсе не понравилась публике, чему обязана она в особенности игре гг. Мартынова, Петрова и Григорьева 2-го и г-жи "Пинской.
Роль подьячего Бычкова, пересыпанная перлами старинного русского языка - дондеже, понеже, поелику, бяху, паки, абие, была сыграна г. Петровым весьма удовлетворительно. Вообще г. Петров актер не без таланта. Только не может он до сей поры выработать и проявить чего-нибудь собственно своего. Здесь мы не говорим о той оригинальности, которая заключается в ролях, достающихся на долю г. Петрова: эти роли (подьячих, исправников, помещиков вроде Добчинского) оригинальны потому, что большею частью исключительны; но ту же самую оригинальность сообщит им и всякой актер с дарованием. Нам кажется, что г. Петров мог бы сделать нечто лучше<е>: наложить на роль печать собственной личности. Но, может быть, он до сей поры не попадал на роль, которая дала бы средство развернуться вполне его таланту; а какая это должна быть роль, актеру часто и самому неизвестно: это почти всегда дело случая. Г. Мартынов и г. Григорьев 2-й очень хороши были в сцене сватовства, а г-жа Линская прекрасно сыграла роль купеческой дочки.
Мы не успели посмотреть бенефиса г-жи Гусевой, и потому две данные в тот бенефис оригинальные пьесы: 1) "Камилл, римский <диктатор>" и 2) "Лоскутница с толкучего" - должны подождать нашего отзыва до следующей книжки. Скажем здесь, в заключение, несколько слов о том, что теперь всего сильнее волнует и радует любителей театральных зрелищ. Гризи и Марио привели в восторг петербургскую публику. Иначе и быть не могло. Больше уже не может Петербург восторгаться, аплодировать, вызывать. Гризи великая артистка. Надобно видеть ее в "Норме"...
Мудрено хвалить Гризи. Бывшая в старых наших повествованиях в большей чести фраза: "Описать ее (конечно, героиню) нет слов на языке человеческом" - как нельзя лучше применяется к Гризи. В настоящее время мы не находим ничего сказать о ней, как разве повторить слова книгопродавца Лисенкова об изданной им "Илиаде", которые теперь повторяются при каждой публикации о ней: "Старик, отрок, муж и юноша - все найдут в ней отраду в горести, утешение в утрате", и так далее и так далее... Да, Гризи точно доставит наслаждение всякому. Она наполнит невыразимым наслаждением душу мягкую, благородную, склонную к нежным чувствам и растрогает человека бесчувственного, каменного, не пролившего во всю жизнь ни одной слезы...
Есть у нас писатель, хорошо знающий музыку и увлекательно умеющий писать о ней, как и обо всем, о чем вздумается ему писать, - писатель, с которым публика всегда охотно встречалась в нашем журнале и с которым, конечно, не без удовольствия встретится она еще и в этой книжке: может быть, он найдет краски, которыми сумеет дать понятие о Гризи тем, кто не видел и не может увидеть ее. Мы надеемся скоро напечатать его статью о нынешней нашей Итальянской опере. До сих пор мы видели Гризи в "Семирамиде" и "Норме", Марио в "Пуританах" (с Фреццолини) и в "Лючии" (с Корбари).