Обозрение новых пиес, представленных на Александринском театре. Статья первая - Некрасов Н.А.

Клевета, комедия Скриба, перевод П. С. Федорова. Боярское слово, драма П. Г. Ободовского. Записки мужа, водевилъ И. И. Григорьева. Габриэль, или Адъютанты, водевиль, с французского, П. С. Федорова. П<авел> С<тепанович> Мочалов в провинции, вод<евиль> Д. Ленского. Шила в мешке не утаишь, вод<евиль> Н. Перепельского. Лауретта, вод<евиль>, с фр<анцузского>. Квакер и танцовщица, вод<евиль>, с фр<анцузского>.

"Литературная газета" виновата перед своими читателями в том, что она так долго не сообщала им отчета о новостях нашего театра. Обязанность критика становится тяжкою, когда взору его ничего не представляется, кроме посредственности, когда он должен говорить о том, о чем говорить не стоит. Вот одна из причин долгого молчания нашей газеты. Другая причина состоит в быстроте, с какою являлись на нашей сцене новые пиесы в последнее время. Мы не успевали оглядываться: новые пиесы падали на нашу сцену как снег на голову. В продолжение одного месяца, таким образом, их было около шестнадцати. Началось с "Клеветы". "Клевета" отличается умною завязкою, искусным расположением еден я вообще имеет много достоинств, хотя не чужда недостатков. Скриб самым заглавием своей пиесы задал себе задачу, которую с искусством и настойчивостью преследует во всех пяти актах. Он осмотрел свой предмет со всех сторон, показал нам источник клеветы, ее постепенное развитие и, наконец, ее разнородное влияние на людей-, смотря по их характеру и силе души. Ремон, человек твердый и возвышенный, презирает клевету. Люциян, его друг, человек малодушный и бесхарактерный, падает перед ней во прах; Кокне, человек мелкий, служит ей и сам становится ее жертвою. Клевета - предмет высокого психического изучения в физиологии современного общества. Она стоила хорошей комедии, и Скриб написал на нее комедию превосходную. Несмотря на свои достоинства, "Клевета" на нашей сцене имела успех слишком посредственный: она чересчур умна, комизм ее слишком тонок и благороден, фарсов в ней совсем нет!
В "Боярском слове" г. Ободовского эффектен первый акт; второй лишен естественности, растянут и натянут для эффекта, которого, однако ж, он не производит на зрителя.
"Клевета", "Боярское слово", "Шельменко-денщик", о котором будем говорить далее, - вот пиесы, по своему объему и содержанию более всех важные в настоящее время. За ними следует фрунт водевилей, которые все за негодностию к фрунтовой театральной службе из списков сцены и искусства исключаются. Трудно написать хороший водевиль, очень трудно! Едва ли не трудней кровавой мелодрамы или неистовой трагедии. С чем сравнить положение водевилиста, который садится за перо с тем, чтоб смешить... и садится, может быть, в те минуты, когда у него на сердце скребут кошки. Одна эта мысль способна убить всякое расположение к веселости... И чем смешить, и как смешить? кого выводить на потеху? Одни надоели, другие нужны для былей и небылиц, третьи как-то не укладываются в легкую форму водевиля: мастеровые, сидельцы, лакеи... Фи! какой дурной тон! Всё обсмотрено, общипано со всех сторон, всё старо... Иной записной поставщик веселого остроумия с отчаяния готов самого себя вывесть на сцену в каком угодно виде, только бы сказали об нем, что он насмешил! Но и этого мало: нужен еще сюжет, а он-то и составляет камень преткновения для наших водевилистов. Где взять мысль, которая была бы интересна, нова, сжата и в то же время давала бы случай к смешным положениям и острым фразам? Увы... такие мысли очень редки! А куплеты? Господи боже мой! Что за дьявольская выдумка куплеты! Изволь, видишь, острить непременно, острить напропалую, острить так, чтобы кололо, но не уязвляло, а не то милая, кокетливая публика надует губки. И вот бедный автор проклинает свою голову, сидит как на иголках и грызет ногти...

Что за комиссия, создатель,
Составить остренький куплет!

Однако ж у нас некогда были острые куплеты, хотя в малом количестве; теперь их вовсе нет! Отчего? Видно, такой уж черный год: остроты не родились сам-семь.
При таком стесненном положении дел нашим водевилистам больше нечего делать, как выводить людей, которые, в сущности, не похожи вовсе на принадлежащих к вышепоименованным сословиям; сюжетцы заимствовать с французского, а острые куплеты, за неявкою в срок, уволить из водевиля впредь до нового распоряжения... В крайних случаях они переводят с французского. Одно другого стоит! Всё это я толкую вам, любезнейшая публика, для того, чтобы вы не строго судили авторов, которых произведения я намерен представить вашему благосклонному рассмотрению. Виноваты ли они, что персонажи стары, сюжеты избиты, остроты изношены, язык перемололся? Где ж им взять того, и другого, и третьего? На нет и суда нет!
С удовольствием можно смотреть водевиль, переделанный с французского П. И. Григорьевым, "Любовные записки мужа". В нем нет запутанности действия и потрясающих нечаянностей, зато есть новый, удачный сюжет. Это стоит какого угодно приспособления и размещения подержанных идей и эффектов, удобно подводимых под условия всех веков и народов. Платон Сергеевич Эрминский, отставной ротмистр, замечает в молодой жене своей, Наташе, чрезвычайно романтическую виртуозность души и находит, что это несколько противно планам его супружеской жизни. Не то чтобы храбрый ротмистр боялся измены, нет; но он боится слабой струны своей жены и думает, что если какой-нибудь франт вздумает написать к его жене любовное послание, то она, из сострадания, свойственного ее чувствительному сердцу, пожалуй, его примет и... ну, или что-нибудь подобное... одним словом, он думает. Подумав, он начинает действовать, как всякий порядочный писатель, подумав, начинает писать. Эрминский тоже пишет... и что бы вы думали? Любовные записки к своей жене, и украдкой их подкидывает (разумеется, он изменяет свой почерк). Жена находит письмо и тоже начинает думать: кто бы мог написать его и как осмелился! Не узнав автора чувствительного послания, она решилась показать его мужу, не узнает ли он почерка... Муж принимает ее уведомление очень хладнокровно, это ее бесит, а он между тем подкидывает другое письмо и уходит завтракать. Варвар! он может завтракать! В крайней степени праведного негодования на мужчин вообще, и на мужа в особенности, Наташа роется в своей рабочей корзинке и находит новое послание... "Бедный молодой человек, он истинно любит, но я не должна ободрять его... он никогда меня не увидит... он... но кто же он?.." И Наташа читает письмо, в нем ужасы ужаснейших ужасов: автор доказывает, что муж ей изменяет (каков ротмистр?). Решено! Она непременно хочет видеться с автором посланий, не для того... но просто чтоб узнать хорошенько, как изменяет ей муж... Мимо окон ходит бледный молодой человек, на которого падают взоры и подозрения Наташи. Она готова позвать его, расспросить поподробнее... Но зачем, - право, эта пиеса хороша и с двумя только действующими лицами... Входит муж, объясняет ей, в чем дело, и тем вылечивает ее от легковерности (ему только того и хотелось), занавес опускается, и публика не скучает (ей только того и хотелось), автора вызывают (ему только того и хотелось)!
"Габриэль, или Адъютанты" - водевиль, переведенный с французского П. С. Федоровым, очень мил. Маркиз д'Эриспаль, под именем герцога Вандома, у которого он находится адъютантом, является в замок Габриэли и объясняется ей в любви. Это очень естественно, как вы видите. Сначала баронесса сердится, а потом ничего. И это естественно. Второй акт - в Испании. Настоящий герцог Вандом получает на свое имя письмо и очень удивляется, что неизвестная дама пишет ему довольно подробно о чем-то довольно приятном и в то же время достаточно соблазнительном. Вслед за запиской она является сама, дело объясняется, герцог прощает самозванца, и любовники обвенчаны. Удивительная натура! Но главное дело не в натуре, а в ее подробностях, которые, как и в жизни, иногда интересны, иногда скучны. Но вот я вам расскажу казус повеселее.
Живут два семейства: в одном три сына, два умных, а третий так, ничего; в другом три дочери - как раз по штуке на брата! Недостает только приданого, но это сущий вздор в водевиле. Стоит только притянуть за волосы дядю из Америки, и дело кончено. Так и тут. Вдруг отец трех юношей, Гальяр, получает от своего разбогатевшего брата нелепое письмо, которое всё перевернуло вверх дном или еще хуже: оно заставило в сотый раз юношей и девушек выкинуть балаганный фарс, переодеться из мужского платья в женское и наоборот. Старый богач писал Гальяру, что если у него дети женского пола, то он им отказывает наследство, а если мальчики, так не даст ни полушки: уж такая у него фантазия, извините! Вскоре он является сам, открывает обман, прощает и женит племянников на их возлюбленных, а сам женится на их матери. Таким образом все действующие лица женятся, кроме Гальяра, а жаль, нелепость по крайней мере была бы хоть чем-нибудь оригинальна. Не умно и не смешно.
Приготовьте внимание и терпение: теперь я намерен вам рассказать о "Лауретте", в которой действие происходит в открытом море, и о квакере, который женится на танцовщице. Дело, как видите, не шуточное, есть об чем подумать. Эти две пиесы как-то странно переплелись у меня в голове, так что я не могу представить себе одной, чтоб тут же не явилась другая. Я мысленно женил квакера на Лауретте, и мне кажется, что я поступил таким образом не без причины. Если принять основою супружеского счастия сходство нравов, качеств и наклонностей, то я даже могу думать, что я поступил добросовестно: "Квакер" плох, "Лауретта" - тож; завязка "Лауретты" держится на волоске, в "Квакере" ее почти нет; в ней дурны куплеты, в нем текст не совсем, чтобы тово... чего же еще надобно для совершенного сходства, а следовательно и счастия? В силу такого сходства мне не хочется их разлучать; я расскажу их содержание вместе... но, полно, рассказывать ли? Право, не стоит, да и зачем тревожить почтенных супругов? Пусть они наслаждаются медовым месяцем, пусть и тень огорчения не омрачит их тихого, безмятежного сна... Лучше взглянем на Фирса Мардарьевича Клопикова, героя водевиля Д. Ленского "П<авел> С<тепанович> Мочалов в провинции".
Читатели знают уж из нашей газеты его содержание. Он во многом обманул наши ожидания, когда мы сами его увидели. К сожалению, в нем рассыпано множество довольно крупных, резких выражений, которых наша петербургская публика не привыкла принимать за остроты; они возбудили даже некоторое негодование. Водевиль Н. А. Перепельского "Шила в мешке не утаишь - девушки под замком не удержишь" был принят публикою хорошо: автор был вызван. Действительно, положение действующих лиц невольно заставляет смеяться, а несколько удачных куплетов дополняют остальное. Водевиль этот попал в "Репертуар русского театра", в котором сделано из него неприятное для автора исключение. Вот куплет Руперта, который неизвестно почему выкинут из печати:

Бегал даром зданий во сто
Я, несчастный ювелир,
В Петербурге мука просто
Отыскание квартир!
Не одни тут ювелиры
Присмирели, обожглись:
Петербургские квартиры
Многим солоно пришлись!

Почему бы выкидывать такие штуки? Для любителей куплетов выписываем еще один, который более других понравился публике.

Жизнь нашу тратя на химеры,
Весь век мы, все до одного,
На разнородные манеры
Вертимся около того...
Чиновник, чтобы подслужиться
Там, где есть польза для него,
И повышения добиться, -
Вертится около того.
Тот на красавице женился
Для утешенья своего;
Вдруг знатный друг к нему явился, -
Вертится около того!
Писатель раз умно напишет,
Так, что похвалят все его,
Да после тем же всё и дышит, -
Вертится около того.
Жених невесту так голубит,
Ее храпит, как божество;
Подумаешь - ее он любит, -
Вертится около того. (Бьет по карману.)
Тут, впрочем, нечему дивиться,
Мудреного нет ничего:
И мир-то, кажется, вертится
Весь около того!

В следующей статье мы рассмотрим пиесы, представленные в бенефис гг. Григорьева 1-го и Мартынова.