На сон грядущий - Некрасов Н.А.

На сон грядущий, отрывки из вседневной жизни, сочинение графа В. А. Соллогуба. Часть II. Санкт-Петербург. В тип. Эдуарда Праца. 1843. В 8-ю д. л., 407 стр.

Под этим заглавием, еще в 1841 году, граф Соллогуб издал первую часть своих повестей и рассказов, с большею частью которых публика была уже знакома из журналов и альманахов, - что, однако ж, нисколько не помешало книге разойтись по рукам быстро. Хотя, как мы уже несколько раз говорили, количеством проданных экземпляров нельзя измерять в нашей литературе достоинство книги, однако ж считаем нужным упомянуть о судьбе рассказов графа Соллогуба, чтобы показать, что и публика с своей стороны оценила и поняла этого автора, выступившего в первый раз на литературное поприще в нашем журнале. Вышедшая нынче вторая часть рассказов "На сон грядущий" заключает в себе несколько статей, написанных в два года, протекшие от издания первой части. Большая часть их была уже напечатана: "Приключение на железной дороге" - в альманахе "Утренняя заря"; "Аптекарша" - во втором томе "Русской беседы", издававшейся русскими литераторами в пользу книгопродавца Смирдина; "Медведь" - в "Утренней заре на 1843 год"; "Лев" и "Ямщик, или Шалость гусарского офицера" - в "Отечественных> записках". Все эти рассказы отличаются талантом безошибочно понимать жизнь и современную действительность - умным, глубоко проницательным взглядом, бросаемым на вседневные житейские случаи и мелочи, которые автор исключительно развивает в своих созданиях, и тем благородным, грустно-насмешливым юмором, который вызывает в одно время слезы на глаза и улыбку на уста и от которого сердцу в одно время больно и весело. О языке, каким пишет граф Соллогуб свои прекрасные рассказы, говорить нечего: все давно признали, что этот язык и оригинален и художествен. События, служащие содержанием рассказов, просты, безыскусственны, но в то же время исполнены жизненной силы и свежести, глубокого современного интереса. Лучшие из рассказов, которые помещены во второй части и были уже прежде известны публике, без сомнения", - "Аптекарша" и "Медведь". Наконец, есть во втором томе еще повесть, которая нигде не была напечатана и которая называется "Неоконченные повести". Это бесспорно одно из оригинальнейших произведений графа Соллогуба. Приведем из нее два небольшие отрывка, как для того, чтобы несколько познакомить с нею читателей, так и для того, чтобы дать им понятие о ее странном названии. Вот начало:

"Кто знает Ивана Ивановича или, лучше, кто не знает Ивана Ивановича? Его, верно, все видели и привыкли видеть, и, вероятно, никому не пришло в голову спросить, кто он такой! Таких людей много. Какое кому дело до человека без связей и без денег? В обществах Иван Иванович, разумеется, не бывает; но на Невском проспекте он гуляет аккуратно от двух до четырех часов, какая бы ни была погода. В театре и в концертах он также лицо неизбежное, отчего он и пользуется в мнении многих не весьма лестною известностью, хотя в самом деле он только страстный любитель музыки. Даже некоторые молодые люди утверждают решительно, что он игрок, и притом самый опасный шулер, выжидающий добычи, тогда как бедный мой Иван Иванович отроду не брал и карт в руки. Иван Иванович одет всегда литератором, то есть очень дурно, гуляет в енотовой шубе, носит широкие черные фраки и длинные белые жилеты и, как видно, мало заботится о своем наружном украшении. Вообще он слывет человеком опасным, потому что хотя ничего не имеет, но ничего не ищет и не просит. Те же, которые знают его коротко, любят его от души, потому что он в самом деле просто добрый человек.
Я с ним иногда встречаюсь и люблю слушать резкие его суждения о произведениях нашей литературы. Суждений этих я не повторяю здесь, чтоб никого не обидеть, но в них, как отгадать нетрудно, мало утешительного. Вообще разговоры наши касаются до жалкого состояния у нас искусства, которое не вкоренилось еще в жизнь народную, не составляет необходимой потребности, а большею частию служит для изворотов жалким барышникам, тогда как истинное дарование, изнывая под бременем ненасытного самолюбия, иногда погибает в тени или спивается с круга.
Иван Иванович судит вообще резко и решительно; со всем тем невозможно назвать его положительным человеком. Напротив того, когда нет свидетелей и разговор касается до чувства, Иван Иванович изумляет меня тонким разложением малейших сердечных оттенков, и тогда этот, по-видимому, бездушный человек совершенно преобразовывается. Речь его становится свободнее. Душа как будто выглядывает из сверкающих глаз, и нетрудно догадаться тогда, глядя на пего, что под этой бесчувственной корой бьется сердце, способное к самым глубоким впечатлениям. Но что заставило это сердце сжаться и съежиться под личиной равнодушия, что заставило бедного холостяка вести такую однообразную жизнь и пренебрегать глупыми о нем толками?"

Вот человек, личность которого раскрывает автор перед читателями в новой своей повести. Желая покороче познакомиться с жизнью Ивана Ивановича, автор однажды после обеда у madame Joseph, "которая отлично кормит своих приятелей", завел разговор с Иваном Ивановичем о том, "как молодость утрачивается безвозвратно, оставляя нам лишь одно раскаяние, что мы не умели ею воспользоваться". Потом приятели перешли собственно к молодости Ивана Ивановича, и автор стал просить, чтобы Иван Иванович рассказал ему повесть своей жизни.

"Иван Иванович немного призадумался.
- Жизнь моя, - отвечал он печально, - не может называться повестью, а разве собранием отдельных неоконченных повестей.
- Как неоконченных?
- Именно неоконченных. Не знаю, много ли людей могут похвалиться тем. что светлые случаи их жизни достигли всего своего блеска и потом ужо мало-помалу начали скрываться в тумане, бросая еще изредка яркие отблески. Со много было иначе. Романы мои только занимали мое сердце и потом вдруг прерывались при самой завязке.
- Отчего же так? - спросил я.
- Отчего! Сам не знаю. От случая. От игры обстоятельств. То светское приличие, то неожиданная разлука, то собственная оплошность, то смерть, все уничтожающая, отдаляли меня навек от светлой цели моих желаний. Иногда одно слово могло бы мне дать блаженство, но слово это, уже готовое на устах, не выговаривалось, и осеняющее уже меня счастье отлетало навеки. Иногда самые ничтожные случаи, забытый визит, короткая поездка, минутная простуда, вздорный поклон, пустой разговор, взгляд один отдаляли жизнь мою навсегда от радостно принятого направления. Вы скажете, что я сам в том виноват. Может быть. Но за то я жестоко был наказан, потому что каждая порванная струна моего сердца болезненно отдавалась в целом моем существе. Словом, оно, может быть, глупо, только и грустно тоже, - все повести мои остались без конца.
- Как, неужели ничего от них не сохранилось?
- Сохранилось какое-то странное чувство, неопределенное сознание утраченного счастья, сознание горестное, но и сладкое в то же время, похожее на воспоминание о шутливом и веселом друге над его могилой.
- Не понимаю, - сказал я вполголоса, хотя по странному сочувствию с моим собеседником какая-то невольная тоска начала сжимать мое сердце. - Не понимаю, Иван Иванович!
- Как, не понимаете? Припомните вашу молодость. Тогда нетрудно вам будет понять.
- Всего будет лучше, Иван Иванович, если вы расскажете мне повесть... Нет, я хотел сказать, начало какой-нибудь повести на вашей жизни.
- Извольте... только с чего начать?
- Начните с начала.
- Ну так я начну с моей студентской жизни.
Я немного поморщился. Иван Иванович улыбнулся.
- Вам надоели студентские истории, - заметил он. - Будьте покойны. Я не намерен обременять вас описанием немецкого студенчества, а только, по желанию вашему, разверну перед вами первую страницу теперь ужо оконченной книги моего сердца".

И затем начинается самая повесть... Нет человека, который не задумался бы крепко, прочитав эту исполненную глубокого и грустного смысла повесть Ивана Ивановича. Дамы, читая ее, будут плакать...