Очерки русских нравов, или Лицевая сторона и изнанка рода человеческого - Некрасов Н.А.

Сочинение Фаддея Булгарина. Выпуски IV, V и VI: Ворожея, Гостиный двор, Лев и Шакал. Издание М. Ольхина. Санкт-Петербург, 1843. В большую четвертку, 50 стр.

Всякий, кто имел почему-либо несчастие следить за проделками, совершающимися в нашей "литературе", без сомнения, согласится, что сочинения г. Булгарина далеко не так интересны, как явления, которыми они обыкновенно предзнаменуются и сопровождаются. Так как о новых "Очерках" г. Булгарина сказать решительно нечего, то мы займемся здесь изложением этих явлений, полагая, и о это не будет вовсе бесполезно для будущего историка так называемой "русской литературы".
Задолго до появления в свет нового "сочинения" г. Булгарина "Северная пчела", состоящая под его редакциею, с радостным биением сердца спешит довести до сведения почтеннейших читателей, что один из издателей ее изготовляет весьма приятный подарок, долженствующий сделаться украшением русской литературы; тут же вскользь отдается преимущество перед всеми другими тому роду литературных произведений, к которому будет принадлежать новое "сочинение" г. Булгарина, и громко порицаются все сочинения в этом роде, писанные литераторами, которых г. Булгарин считает своими соперниками. Далее автор статейки скромно напоминает публике о полезных двадцатилетних трудах г. Булгарина на поприще русской словесности, о юношеской несчастной привычке его резать в глаза правду другу и недругу, "правду-матку", за которую он так много страдает и которую любит более всего на свете и т. д. Статейка заключается скромным предположением, что публика не оставит своего любимца лестным вниманием и, наперекор кривым толкам недоброжелателей и завистников г. Булгарина, раскупит нарасхват новое "сочинение" и будет им восхищаться. По мере приближения времени, в которое "сочинение" должно явиться в свет, похвалы литературным добродетелям г. Булгарина и доброжелательные указания на пороки и промахи (которые в таких экстренных случаях "Сев<ерная> пчела" изобретает с удивительным искусством) его противников в "Сев<ерной> пчеле" появляются чаще и чаще. "От<ечественные> записки", журнал, признающий г. Булгарина... не гением, беспрестанно поднимаются на зубок со всем остроумием, к какому только способны издатели и сотрудники "Сев<ерной> пчелы"; восклицания вроде следующих: "Не верьте "Отечественным запискам"! Понимайте их мнения наоборот, чтоб иметь о книге настоящее понятие! Похвала "Отеч<ественных> записок" хуже всякой брани! Брань "Отеч<ественных> записок" лучше всякой похвалы!" - повторяются в каждом фельетоне газеты. С другими журналами, которые по нескольку раз печатно признавали г. Булгарина и гением, и бездарным писателем, "Сев<ерная> пчела" употребляет в таких случаях особенную чрезвычайно замысловатую тактику: понемножку, исподволь начинает она смягчать разного рода укоры и осуждения, высказанные ею этим журналам по случаю недавней ссоры за кочерыжки или за что-нибудь подобное, оказывает им нечаянные, приятные одолжения, как-то: печатает сюрпризом на последней странице своего листка объявление о выходе их новых книжек, защищает их великодушно и остроумно от "Отеч<ественных> записок" и т. д. Прилагательное "почтеннейший" рядом с именами издателей означенных журналов повторяется в фельетонах "Сев<ерной> пчелы" чаще и чаще, и наконец незадолго до выхода "сочинения" "Сев<ерная> пчела" в один прекрасный день торжественно объявляет их своими друзьями, приписывая недавнюю размолвку недоразумению, которое, к счастию друзей литературы, (говорим слогом "Сев<ерной> пчелы"), более не существует. Вслед за тем является давно ожиданное "сочинение". "Северная пчела" тотчас же с кротостию и смирением объявляет, что один из ее издателей предстал на суд почтеннейшей публики с новым произведением, в котором хотел изобразить то-то и то-то, которое отличается такими-то и такими-то достоинствами и, как все дела рук человеческих, не чуждо недостатков, за которые автор униженно просит у читателей извинения. Далее начинаются упрашивания не верить "Отечественным> запискам", которые будто бы преследуют г. Булгарина из зависти (?!!), и остроумные шуточки над странной их философией, мешающей им отдавать справедливость даровитым и добросовестным литераторам, каков, наприм<ер>, г. Булгарин... В важных случаях сам г. Греч берется за перо и пишет о сочинении друга своего огромную статью в отделении под рубрикою "Русская литература", где по пунктам доказывает великие достоинства нового "сочинения", в порядке пересчитывает великие заслуги, оказанные другом его русской словесности в продолжение двадцати лет, и заключает оговоркою, что хотя иным могут показаться неприличными похвалы, расточаемые "Сев<ерною> пчелою" одному из ее издателей, но издатели уверены, что правду сказать не грех где бы то ни было!.. Вслед за тем являются одна за другою похвалы новому сочинению г. Булгарина в журналах, кстати задобренных "Сев<ерною> пчелою", после чего "Сев<ерная> пчела" нередко тотчас же переменяет тон и снова принимается ругать недальновидные журналы. Публика в изумлении... Но "Сев<ерной> пчеле" до изумления публики нет дела: она достигла своей цели! (Здесь, между прочим, должно искать разгадки беспрестанных ссор и мировых, которые происходят у "Сев<ерной> пчелы" с ее достойными сподвижниками.)
Между тем как совершаются столь великие события, книгопродавец, которому поручена продажа нового сочинения г. Булгарина, рассылает во все концы русского царства громкое ловко составленное объявление, в котором сравнивает г. Булгарина с Вальтером Скоттом или Карамзиным, называет его опорою русской литературы" творцом русского романа, преобразователем русского языка и т. п. Если, несмотря на все означенные проделки, сочинение "нейдет", в "Сев<ерной> пчеле" иногда появляется новое восхваление "сочинению" в виде письма из отдаленной провинции благословенного русского царства, в которую, по соображениям дальновидных людей, "сочинение" не успело еще и прийти. Дальнейшие судьбы "сочинения" известны без пояснений: оно поступает в мешки букинистов или в библиотеки старого залежавшегося хлама, разыгрываемого в лотереи. Всё это факты...
Почти теми же явлениями, которые мы сейчас обозначили, ознаменовалось в русском литературном мире "сочинение" г. Булгарина под названием "Очерки русских нравов, или Лицевая сторона и изнанка рода человеческого". Торговый дом А. А. Ольхиной разослал о нем, еще при выходе первых трех выпусков, объявление следующего содержания:

"Очерки русских нравов, или Лицевая сторона и изнанка рода человеческого. Шесть тетрадей. Новое сочинение Ф. Булгарина. Рисунки Тимма, литография г. Поля <Пети>. Издание М. Д. Олъхина.
После преобразования русского языка и словесности Карамзиным Ф. В. Булгарин первый начал писать статьи о нравах, в духе своего времени, языком, понятным каждому. "Модная лавка", появившаяся в свет в 1823 году, произвела сильный эффект в читающей публике, и, как водится, успех породил подражателей. После того Ф. В. Булгарин написал много статей о нравах, которые были собраны в 12-ти томах и имели несколько изданий..."

И так далее. Книгопродавец пересчитывает великие заслуги глубоко уважаемого им г. Булгарина и честью заверяет "почтеннейшую" публику, будто бы "общее мнение требовало от А(а)втора, чтоб он возвратился на прежнее свое (юмористическое) поприще". Затем в кратких, но сильных выражениях книгопродавец излагает характеристику издаваемых им статей "почтеннейшего" г. Булгарина, - характеристику, подобную тем, какие прилагает доныне знаменитый московский книгопродавец В. Логинов и прилагал в цветущую пору своей книгопродавческой деятельности г. Поляков к объявлениям о книгах, научающих выращивать волосы на головной плешине и брить бороду без бритвы...
"В "Русской боярышне" и "Русской барышне" (говорит красноречивый книгопродавец) изображен древний и новый быт русский (на пятнадцати страницах"!!), старинные и новые обычаи, чувствования и образ мыслей. В статье "Русская ресторация" изображено, чем были трактиры в прежнее время и что они ныне, и в кратких очерках показана характеристика обычных посетителей русских трактиров. "Ворожея" есть картина нашего легковерия и суетности, когда мы, ослепляемые суетностью, удаляемся от истины, думая искать ее..." Объявление заключается похвалами картинкам, которые, по мнению книгопродавца, должны заслужить одобрение "самых взыскательных знатоков по отделке, композиции и печатанию..."
Недавно нам попалось в руки объявление прибывшего сюда иностранца Лесира о ките: оно, по изобразительности, силе и краткости, нисколько не уступит объявлению, с которым мы сейчас познакомились, и достойно вместе с ним перейти к потомству:

"Сегодня, в воскресенье, 11-го апреля, в ново-построенном балагане близ Александрийского театра выставлен КИТ в 95 футов длины, 18 футов вышины и 24 фута ширины.
Повсеместно известный строгий вкус здешней публики во всех предметах, касающихся до искусств, побудил меня выставить напоказ в Петербурге этот колосс, принадлежащий к достопримечательнейшим явлениям в природе и обративший на себя общее внимание во Франции, Англии и Германии. Кроме занимательности наружной формы КИТА, достойно любопытства и то, что в голове этого огромного животного находятся два альбома, в которые записываются все примечательнейшие особы в изъявление своего удовольствия. Льщу себя надеждою, что и здешняя высокопочтенная публика изъявит желание взглянуть на столь интересный предмет".

Согласитесь: сходство удивительное, заставляющее невольно думать, что оба объявления писаны одною и тою же рукою, и притом весьма искусною! Но далее. Вслед за книгопродавческим объявлением в "Северной пчеле" явились громкие похвалы "Очеркам" г. Булгарина сперва в фельетоне, потом в отделении под рубрикою "Русская литература". Знаменитый критик этой газеты г. Z. Z., оговорившись предварительно, что совсем не думает писать похвалы новому сочинению г. Булгарина, объявил, что он отыскал в "Очерках" г. Булгарина "умную добродушную шутку, согретую теплым чувством сердца, уменье заметить и ловко передать смешную сторону (чего?), ненависть к пороку, сочувствие к добру, мастерство выставить русскую сторону характера и оригинальную живопись подробностей". (См. "Сев<ерную> пчелу", No 84.) Боже всемогущий! сколько достоинств! Что было бы с публикой, если бы она нашла в "Очерках" г. Булгарина хотя пятую долю их? Она бросила бы под стол всю русскую литературу и стала бы читать одни "Очерки" г. Булгарина. А между тем дело выходит наоборот... Кто виноват: господин ли Z. Z., приписывающий "Очеркам" достоинства, которых они не имеют, или публика, не видящая тех достоинств в сочинениях г. Булгарина?..
Увы! прошло то время, когда на подобный вопрос смело можно было отвечать: "публика!" Теперь уже публика очень скоро и верно умеет отличить хорошее от дурного, особенно в отношении к произведениям "юмористическим". Из сочинений Гоголя она ознакомилась уже столько с истинным юмором, художественным воспроизведением действительности, с живою и одушевленною речью, что тотчас распознает подделку под эти достоинства и истинные достоинства сочинения от поддельных. Горе "сочинителю", думавшему когда-то под шумок воспользоваться ее простотою!..
"Отечественные> записки" говорили уже об "Очерках русских нравов" г. Булгарина по случаю первых трех выпусков. Собственно, об остальных трех выпусках, заглавие которых выписано выше, сказать решительно нечего. Они так же вялы, безжизненны, преисполнены плоских шуточек и аляповатого остроумия, как и три первые. Итак, переходим прямо к картинкам г. Тимма.
Удачнейшая из них та, на которой представлена ворожея. Чтоб хорошенько понять картинку, надо несколько ознакомиться с содержанием текста. В "Ворожее" четыре главные действующие лица: ворожея, дочь ворожеи, влюбленная девушка, приехавшая гадать о своем суженом, и добрый от природы, но одаренный несколько странною слабостью в характере человек, в котором сочинитель пытался, кажется, олицетворить пагубную страсть к подслушиванию, пересказам и переносам. Лица дочери ворожеи и молодой влюбленной девушки не поражают ничем, кроме глупости и безобразия; лицо ворожеи также не представляет ничего особенного, хотя г. Булгарин и уверяет, что он, "имевший не один случай наблюдать цыганские таборы в России, в Белоруссии, в Польше, во Франции и в Испании, не видал такого лица, такой фигуры", как у описываемой им ворожеи. Но лицо человека, обуреваемого означенною страстью переносить и подслушивающего за ширмами, - человека, которому ворожея в одном месте говорит:

"- Вот в глазах ваших я вижу, чем бы вы были, если бы не кровь, не горячая кровь... проклятая кипучая смола... да вот не это... - Старуха высунула свой язык и ударила по нем пальцем..." -

лицо его создано художнически: кажется, читаешь на нем страшный процесс, каким этот несчастный дошел до унизительного ремесла, которое сделалось для него страстью и которым он, может быть наперекор собственным чувствам, так ревностно занимается. Вот таких-то резких типических физиономий надо желать побольше в политипажах. Это по крайней мере поучительно и предостерегательно для других...