Очерки русских нравов, или Лицевая сторона и изнанка человеческого рода - Некрасов Н.А.

Сочинение Фаддея Булгарина. 1) Противоположности: Русская боярышня 1643 года и Русская барышня 1843 года. 2) Извозчик-ночник. 3) Русская ресторация. Издание М. Ольхина. Санкт-Петербург, 1843. В тип. Э. Праца. В 4-ю д. л., 46 стр.

Странное и плачевное зрелище представляет в настоящее время так называемая русская литература! Приглядевшись к ней хорошенько, нельзя не согласиться, что она с каждым днем падает более и более... Начнем хоть с Москвы. В Москве совсем нет литературы; там выходит единственное ежемесячное издание, которое называется "Москвитянин" и относит себя к роду журналов; но неужели это в самом деле журнал?.. Если и журнал, то, уж конечно, не русский, а скорее всесловенский, потому что преимущественно наполняется материалами, служащими к раскрытию древнего славянского быта, на которые и обращено всё внимание трудолюбивых его издателей. Означенные материалы дают "Москвитянину" полное право на название сборника славянской старины или, пожалуй, альманаха, но нельзя не согласиться, что большая часть условий, соединенных с современным понятием "журнала", или совершенно забыта издателями, или пренебрежем до крайности. Много ли еще явлений, которые, кроме альманаха, о котором мы говорим, давали бы подозревать, что в Москве существует литература? Обыкновенно к новому году издает роман г. Загоскин, где торжествует грубый, аляповатый комизм, основанный на необыкновенно длинных носах, толстых животах, сравниваемых с сороковыми бочками, лысых головах, огромных табакерках, поговорках лакеев, коверканье немцами русского языка и т. п. Вслед за г. Загоскиным издает роман замоскворецкий Вальтер Скотт, г. Воскресенский, - роман, наполненный лицами и происшествиями, возможными разве на луне, роман, в котором герой непременно или черкес, или разбойник, или по крайней мере мечтатель и поэт, - роман приторный, пошло-чувствительный, растянутый длинными отступлениями и обращениями к "почтеннейшим" читателям и "милым" читательницам, - обращениями, сквозь которые невольно проглядывает добродушное довольство автора самим собою... Вот и всё... Затем выступает ряд книг, производимых г. Федотом Кузмичевым и К0, от которых сердце кровью обливается у всякого сколько-нибудь чувствительного к успехам родной литературы человека...
Немного больше московской представила в последнее время и петербургская литература. Кроме собрания сочинений Н. Гоголя, где есть несколько совершенно-новых, истинно прекрасных произведений, кроме известных уже большею частью публике стихотворений Лермонтова, вышедших в трех частях, - на что указали бы мы, если б кто спросил нас: какие из новых книг стоят того, чтоб заплатить за них деньги?.. Их нет, должны были бы отвечать мы. Униженно сознав свою немощность, отказавшись от благородных усилий обращать на себя внимание публики посредством самой себя, наша литература превратилась в торговый дом, в рынок, где казовым концом замысловато разложены гнилые товары для привлечения покупателей; она кинулась на мелочи и совершенно погрязла в них; она прибегает к картинкам, к роскоши типографской, к поразительно диким заглавиям, к пышным объявлениям, надевает шутовской колпак на людей некогда почетных, гонит за вдохновением старых, выписавшихся сочинителей в трактиры и харчевни, наконец, забыв и стыд, и сан, пляшет пред публикою вприсядку, - и всё для того, чтобы заставить публику бросить ей несколько грошей, которые сделались ее единственною целью, ее кумиром, ее губителями!.. Из всех изданий, выходящих отрывочно, на одно только можно указать как на достойное внимания и поощрения: мы разумеем добросовестный перевод Шекспира, предпринятый г. Кетчером в 1841 году и деятельно подвигающийся вперед. Всё остальное, что мы разумеем под именем отрывочных изданий, состоит из картинок, более или менее удачных, и текста, насильно навязываемого сочинителями публике при картинках, - такого текста, которого без картинок публика не только не купила бы, но даже не взяла бы, если б сочинители сами платили ей за это... В<о> главе заготовителей означенного товара, т. е. текста для картинок, красуется известный и опытный сочинитель г. Булгарин, и текст его, под названием, которое мы привели в начале статьи, приложенный к картинкам г. Тимма, есть одно из удивительнейших произведений отрывочной литературы. "Деньги" г. Балакирева-Полевого и "Физиология влюбленного" гг. Полякова и Фурмана - ничто в сравнении с новыми очерками г. Булгарина...
Трудно выразить, до какой степени вяло, мертво, жалко то, что с явным и тяжким напряжением насильственно вытянул г. Булгарин к картинкам из своего воображения... Самый жаркий поклонник его, - если только у него есть еще жаркие поклонники, - не нашел бы в новых его очерках искры одушевления, тени мысли... Кажется, видишь, читая "Очерки", как сочинитель ходил, по русской пословице, за каждым словом в карман, подбирая словечко к словечку и широко зевая за своей мозаикой. Картины бледные, безжизненные, как небо от земли далеки от действительности, веселость старческая, мешковатая, любезность ребяческая, остроумие натянутое, тяжелое, аляповатое, наконец, жалкие и забавные похвалы самому себе и слабые, бессильные придирки к тем, кого он почитает своими врагами, - вот элементы, из которых состоит новое произведение г. Булгарина.
На стран. 41 статьею "Русская ресторация" г. Булга-рин вводит читателя в грязную и сальную харчевню, где происходит следующий разговор:

""А что, господа! - сказал один из гостей, - читали ли вы последнюю книжку "Отечественных записок"?" - "Прекрасная философия, преважная статья!" - "А ты понимаешь философию?" - "Как же! нас учили в семинарии, только недоучили... Абсолют есть ничто, а в ничто все!.. Удивительно, как учено и высоко!" - "Это что-то походит на мой карман! - возразил другой. - Выпьем же травничку за философию и ученость". - "Выпьем". - И опять выпили! - "А уж критика - чудо! - примолвил первый гость, - всем сестрам по серьгам!.. Я особенно радуюсь, что досталось порядком этому Ф. Б.!" - "Да разве он написал что-нибудь новое?" - "Нет, да ведь он там всегда на наковальне... написал или не написал, всё равно, отдувайся и за себя и за других!.. Спасибо за то "Отечественным запискам"!" - "Да за что ты так не любишь Ф. Б.?" - "Как его не ненавидеть!.. Ведь он литературными своими трудами заработал себе деревеньку!..""

Не считая нужным защищаться против того, что говорят об "Отечественных записках" в трактирах герои травничка и перцовки, мы заметим только, что гнев г. Булгарина на "Отечественные записки", к ужасу нашему, с часу на час возрастает. Что бы ни написал г. Булгарин, куда бы ни перенес действия своего "сочинения", о чем бы ни заговорил он с<о> своими читателями, - "Отечественные записки" тут как тут. Г. Булгарину не пишется, пока дело не дойдет до "Отеч<ественных> записок"... Невольно повторишь вместе с г. Булгариным пословицу: "Что у кого болит, тот о том и говорит!.."
Картинки г. Васи (так под ними подписано) Тимма, для которых г. Булгарин составил столь вялый, плохой текст, стоили бы лучшей участи. Впрочем, одной из них мы хорошенько не понимаем. На ней изображен господин весьма подозрительной наружности, в бекеше, в картузе, и рядом с ним извозчик: не разберешь - извозчик ли у господина подозрительной наружности просит денег или господин подозрительной наружности у извозчика. Что за охота рисовать такие отталкивающие физиономии, и притом в очерках русских нравов!..