Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого - Некрасов Н.А.

Две части. С.-П<етер>бург, 1842.
Сохрани нас бог доказывать, что драматическая слава г. Полевого - дым. Мы хорошо знаем: дым - вещество, имеющее вкус, запах, цвет и какой-нибудь вес; кроме того, нам известно из пословицы, что дым ест глаза, а драматическая слава г. Полевого глаз никому не ест, потому что она не так велика, чтоб на нее сердиться, и совсем не такого свойства, чтоб ей завидовать. Когда мимо вас шумящею, плавно-туманною поступью пройдет густое, сероватое облачко дыма, - настоящего печного дыма, - вы поморщитесь и, может быть, даже чихнете. И если оно вздумает принять те странные фантастические образы, которые иногда принимает дым, если из упругих слоев его образуется стройная талия, заманчивая ножка, лилейная шейка, вы увлечетесь; вы, пожалуй, забудетесь до того, что побежите вослед прихотливому облачку или, глядя на него, бог знает до чего домечтаетесь... Но когда мимо вас тяжелыми стопами медленно и важно пройдет такая драматическая слава, какою пользуется наш заслуженный драматург, - вы останетесь так же равнодушны, как были, вы не побежите за нею, вы даже не поморщитесь и не чихнете! Она ни с которой стороны не затронет ни сердца, ни носа, ни воображения вашего... Вы будете смотреть на нее - без злобы, без зависти, холодно повторяя восклицание, которое вырвалось у вас при первом взгляде на нее: "Как он давно служит!" Эта странная слава - без определенного цвета, веса и значения, завистников у нее быть не может, хотя могут быть ревностные поклонники...
Итак, ясно, что драматическая слава г. Полевого - не дым. Что же это такое? Как она составилась?.. Припомним некоторые обстоятельства.
Г. Полевой начал постоянно угощать публику Александрийского театра своими произведениями, помнится, с 1838 года... Не успеем, бывало, мы опомниться от "Дедушки русского флота", нам представляют "Иголкина", не успеем отереть слез умиления, возбужденных "Парашею Сибирячкою", в нас кидают "Солдатским сердцем", от которого становится в совершенный тупик наш рассудок. Такая мудреная пиеса!... Понимаемая большею частию публики, как и следует, совершенно наоборот, она совсем не возбуждает тех чувств, которые желал, может быть, возбудить сочинитель. Зритель смотрит на нее холодно равнодушно, недоверчиво! Некоторые замечтают, что если б главное лицо пиесы поменялось ролью с действующим тут же поселянином Кауце, то пиеса много бы выиграла со стороны вероятия; мы не спорим... Но не одна-то во поле дороженька, не одна-то пиеса у Н. А. Полевого! Не нравится вам "Солдатское сердце"... что ж? не смотрите его! Вот вам "Русский человек добро помнит", вот вам "Отец и откупщик", "Он за всё платит", "Костромские леса", "Мнимый больной", "Ужасный незнакомец" и пр. и пр. Угощаемая так радушно и неусыпно, публика Александрийского театра - благодарная, незлопамятная и невзыскательная публика - не могла долго оставаться равнодушною. Она скоро оценила по достоинству ревностные труды г. Полевого и нарекла его своим почтеннейшим, первым любимцем. Современный театр с своей стороны усыновил его как свою родную, неотъемлемую принадлежность, составляющую гордость и славу его. С каждым новым произведением драматический талант г. Полевого возрастал в глазах публики, и скоро она до того простерла к нему свое благоволение, что, без сомнения, осыпала бы рукоплесканиями те же самые "Чересполосные владения" г. Полевого, которые громко и беспощадно ошикала несколько лет назад. Пример тому - "Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами". При таких благоприятных обстоятельствах драматические дни г. Полевого текли славно и торжественно, среди беспрестанных триумфов, среди громких рукоплесканий и многократных вызовов. Изредка только нелепые толки некоторых критиков, будто г. Полевой (говоря словами его же "Послесловия") "обобрал Шекспира, Гёте, Шиллера, Мольера, Вольтера, Дюма, В. Гюго, В. Скотта, Озерова, Кукольника и кого-то еще", да кой-какие совершенно ложные упреки в безвкусии, достигая до г. Полевого, "заставляли" его "удивляться"; но тучи, нагоняемые несправедливостью критиков на горизонт неукоризненной славы почтенного драматурга, разлетались прахом при новых лаврах, беспрестанно пожинаемых на сцене, и г. Полевой, подкрепляемый вниманием и благодарностию публики, с обыкновенного своей горячностию продолжал ратовать на блистательном и широком поприще драматическом. В таком положении дел посетила г. Полевого мысль напечатать отдельно свои "драматические сочинения и переводы".
Она не могла посетить его более вовремя и более кстати. Достигнув, так сказать, зенита драматической славы, создав "Комедию о войне Федосьи Сидоровны с китайцами", г. Полевому более ничего не оставалось, как выдать в свет собрание своих театральных вдохновений, чтобы окончательно утвердить за собою титул и славу российского Шекспира настоящей эпохи и тут же кстати дать средство своим многочисленным поклонникам, которые восхищались произведениями его поштучно, в продолжение нескольких лет, насладиться ими гуртом, за один присест... И вот явились в свет "Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого".
Изложив выше процесс, по которому драматическая слава г. Полевого достигла настоящего своего блестящего положения, нам уже немного остается прибавить, чтоб расквитаться с знаменитым сборником, которого заглавие стоит в начале статьи. Почти все пиесы, помещенные тут, были уже рассмотрены в "Лит<ературной> газ<ете>", по времени появления их на сцене, а потому распространяться о каждой из них поодиночке надобности, слава богу, не имеется. Теперь, когда они стали друг подле друга, в порядке своего рождения, нас в особенности, более чем когда-нибудь, поразило их необыкновенное сходство, доходящее во многом почти до тождественности. Каждая из них есть как бы продолжение и необходимое последствие предыдущей, и если мы возьмем на себя труд вглядеться в них попристальней, то увидим, что все пиесы г. Полевого, с такими разнообразными и разнородными заглавиями, в сущности суть не что иное, как одна огромная пиеса, разделенная по наружности, но тесно связанная со всеми своими частями внутренним единством идеи, формы, выполнения. Идея у всех составляющих ее пиес одна - патриотизм; читая их по порядку, кажется, так и видишь, как переполненное им сердце сочинителя, не успев вполне вылиться в одной пиесе, силится досказаться в другой, третьей и так далее. Каждая из них порознь и все они вместе клонятся к достойной всякого уважения и одобрения цели - доказать какую-нибудь блестящую черту русского характера, русского великодушия, русской силы; одна трактует о том, что "русский человек добро помнить, другая о том, что "русская рука охулки на себя не положит", третья о том, что "русский кулак уберет десять заморских богатырей", четвертая о том, что "русский нос чихнет, так и довольно, чтоб напугать сотню самых храбрых китайцев", и так далее. Построение пиес также везде более или менее подобное. Для примера вспомните интригу в "Дедушке русского флота", в "Иголкине", в "Представлении "Мельника"". Выполнение -о! Сходство в выполнении превосходит всякие ожидания! Во всех пиесах лица - или по собственному характеру, или по характеру своих действий - одни и те же, только переряженные в другие костюмы, окрещенные другими именами. Куда ни оглянись, везде более или менее важную роль играет подьячий, без которого редкая пиеса обойдется у г. Полевого. Если где и нет собственно подьячего, то есть лицо другого какого-либо звания, с подьяческим нравом и наречием, как, например, Гроомдум в "Дедушке русского флота". Все подьячие, промышляющие ябедой и распивающие с приличными прибаутками ерофеич в разных пиесах г. Полевого, суть - один подьячий, потому что все они писаны для г. Каратыгина 2-го, а один артист, как бы он разнообразен ни был, не может всё-таки совместить в себе всех разнородных, дробящихся до бесконечности оттенков целого отдельного класса людей. Расчет писать роли по мерке дарований и средств сценических действователей увлек г. Полевого слишком далеко и отнял у его лиц разнообразие. В пиесах его, собственно говоря, нет характеров, в них есть только роли, нередко весьма между собою похожие, преимущественно для гг. Каратыгиных, г-жи Гусевой и г. Сосницкого... Родственное сходство персонажей, усиливая вместе с предыдущими обстоятельствами гармонию, господствующую в отдельно обработанных частях главной идеи, окончательно доказывает, что все пиесы г. Полевого, вместе взятые, суть, как мы выше сказали, одна большая пиеса, разделенная на множество картин, актов и отделений, которую, по нашему мнению, всего приличнее назвать так:

Патриотические чувствования

Н. А. Полевого.

Оригинальные и переводные, изложенные в приличных разговорах.

Перелистывая две вышедшие ныне довольно толстые, части "Патриотических чувствований" или "Драматических сочинений" - как угодно, - мы постепенно добрались до конца второй части, и здесь сильнее всех предисловий, введений, вступлений, приступов, какие только нам случалось читать когда-либо, поразило нас так называемое "Послесловие", помещенное на последних страничках книги. Сколько добродушной откровенности! Сколько неоцененных фактов! Сколько увлекательных подробностей! Проследим знаменитое "Послесловие" г. Полевого повнимательнее.
Сначала г. Полевой рассуждает о том, почему драматические занятия его встретили две противуположности: внимание публики и осуждение критики. Потом восклицает:

"Не сказать пи мне предварительно, что я сам думаю о моих драматических произведениях? Бывши плодами моего досуга и развлечения между дел и других литературных занятий, они уже и тем вознаграждали меня. Далее уверен я, что если и отвергнут в них дарование, то, конечно, никто не отвергнет в них чувства добра. <...> Если так - для меня довольно..."

Хорошо, но послушайте дальше:

"Мать семейства смело может причислить мои драматические сочинения к библиотеке своего семейного чтения; и наградою моею будет ее слеза и ее улыбка".

Умилительно! Но вот еще дальше:

"Долговечность - не удел моих сочинений, это я хорошо знаю. Да и что такое долговечность? Как определить ее? Будущее будущему: время решит задачу. Если и тогда, когда мои усталые кости лягут на покой, если и тогда "меня переживут мои сердечные чувства" в памяти соотечественников и в чьей-нибудь душе возбудят сочувствие - мне довольно... Может быть, я издам еще две книжки к издаваемым мною ныне; в них поместятся четыре большие драмы мои: перевод "Гамлета", "Уголино", "Смерть или честь", "Елена Глинская". Может быть, и кроме того прибавлю я еще один или два томика, - может быть, всё ограничу издаваемыми теперь двумя... ничего не предполагаю и ничего не обещаю)}.

Давно бы так! Затем г. Полевой спрашивает: "Не будут ли любопытны некоторым из читателей небольшие примечания к пиесам, помещенным в сих двух книжках?" - и вслед за тем начинает излагать краткие биографии своих произведений, отличающиеся сжатостию и полнотою. Вот для образчика:

""Параша Сибирячка". Признаюсь, вот моя любимая пиеса из всего написанного мною для сцены. Воспоминание о том оне, когда явилась "Параша" на сцену, всегда будет воспоминанием об одном из счастливейших дней моей жизни. Основание пиесы взято из истинного события, всем известного. Прасковья Лупалова, дочь сосланного в Сибирь чиновника, действительно пришла в Петербург из Сибири, и кроткий Александр простил виновного отца за подвиг детской любви. Трогательное событие сие послужило предметом романа г-жи Коттень "Елизавета Л***, или Сосланные в Сибирь" и повести графа Местра "Юная Сибирячка"" и пр.
""Первое представление "Мельника"". Основание пиесы истинное, но простите мне, тени великих пиитов, Василия Кирилловича и Александра Петровича, простите поклеп и небывальщину, какую взвел я на вас! "Мельник" Аблесимова в первый раз был игран в Москве, а не в Петербурге, в 1779 году. Творец "Телемахиды" и творец "Семиры" почили гораздо прежде, один в 1769-м году, другой в 1777 году. Но они точно бывали при жизни друзьями и нередко притом разыгрывали сцену Триссотина и Вадиуса. Над Аблесимовым, который переписывал у Сумарокова стихи, и над его "Мельником" точно смеялся Сумароков, хотя и не был потом свидетелем торжества Аблесимова. Книпер также лицо не вымышленное, а об Жукове Петре сохранилось предание в "Словаре" Новикова: он был "кабинет-курьер" и "писал стихи" - какие? Ведомо единому всеведущему, а не нам! Игра П. А. Каратыгина и И. И. Сосницкого поддержала мою шутку на петербургской, а игра М. С. Щепкина на московской сцене".

Но всего любопытнее заключительная страница "Послесловия". Каждая строка ее, драгоценная для современников, еще более драгоценна для потомства. Послушайте!

"Кроме перечисленных здесь и четырех больших (о скромность!) моих пиес: перевода "Гамлета", "Уголино", "Смерть или честь", "Елена Глинская", были еще отданы мною на сцену: ""Мнимый больной" - комедия, "Чересполосные владения" и "Он за всё платит" - водевили и "Ужасный незнакомец" - комедия. Не печатаю их и каюсь в них, как в литературных грехах! Все сии четыре пиесы были наскоро составлены для театральных бенефисов. Первая из них - переделка на русские нравы известного фарса Молиера "Le Malade imaginaire". {"Мнимый больной" (франц.).} Больной, диктовал я русскую переделку его и даже не имел сил докончить ее. Не знаю, кто-то, добрый человек, доделал этот фарс, который дают иногда и теперь благодаря забавной игре П. А. Каратыгина. Вторая пиеска была написана мною в несколько часов и как бенефисная шутка была принята довольно благосклонно- довольно с нее! Третья, перевод французского водевиля, дело суточной работы, поставленная на сцену без репетиций, мелькнула в глубокую Лету с первого представления! Четвертая - "Ужасный незнакомец" - ужасно хлопнулась при первом представлении и могла быть уроком, что не всё то годится на сцену, что нравится в чтении. Содержание пиесы взято было мною из сочинения Фонжере, которое перевел я некогда и поместил в "Повестях и литературных отрывках", изданных мною. Переделывая его для сцены, я полагал, что пиеска будет забавна, но увидел, что ничего бессвязнее и неуклюжее не может быть.<...> Сидя в углу ложи, обшиканный автор, философически разрешал я задачу об условиях и требованиях сцены, когда занавес опускался при общем, весьма гармоническом шиканье зрителей. После того месяца через два написал я "Парашу Сибирячку"".

Умилительно! Не знаем, как для кого, а для нас это добродушие, смиренномудренное сознание в литературном грехе, сопровожденное восклицанием: "После того месяца через два написал я "Парашу Сибирячку"", кажется лучшим местом в драматическом сборнике г. Полевого. Но пойдем к концу:

"Заключу послесловие мое повторением благодарности моей публике за все знаки благосклонности, коими доныне она почтила меня, и не меньшею благодарностью почтенным артистам петербургской сцены, удостоившим меня своею обязательною дружбою и своими советами. (Слушайте!) Много раз руководствовался я их мнениями и мог убедиться в их художнической опытности (слушайте! слушайте!) и верности познания сердца человеческого, людских страстей и оснований драматического искусства. Много часов приятных (слушайте! слушайте! слушайте!) провел я в их увлекательных беседах".

...О!..
В заключение нужно еще заметить, что следующие стихи, которые читает герой "Солдатского сердца" Булгаков, в память убитому товарищу, не должно ни под каким видом принимать за сочинение г. Полевого или за импровизацию Булгакова. Издатель забыл сказать, что они, за исключением первого куплета, который не подошел к случаю, целиком выписаны у Козлова. Настоящее название их - "На смерть английского генерала" и пр., перев<од> из Томаса Мура:

Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп не с ружейным прощальным огнем
Мы в недра земли опустили.
И бедная почесть в ночи отдана.
Штыками могилу копали,
Нам тускло светила в тумане луна,
И факелы дымно сверкали.
На нем не усопших покров гробовой,
Лежит не в дощатой неволе:
Обвернут в широкий свой плащ боевой,
Уснул он, как ратники в поле.
Не долго, но жарко молилась творцу
Дружина его удалая
И молча смотрела в лицо мертвецу,
О завтрашнем дне помышляя.
Еще не свершен был обряд роковой,
А час наступил разлученья...

Прекрасные стихи! Удивительные стихи!