Мертвое озеро - Некрасов Н.А.

Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том 10 книга I
Л., "Наука", 1985
OCR Ловецкая Т. Ю.

Том третий

Часть четырнадцатая

Глава LXIV

Отступление

К одной из глухих станций*** губернии, в полдень летнего дня, подъехала дорожная коляска со стеклами. Лакея при ней не было, и, пока ямщик выпрягал лошадей, никакого движения не замечалось в экипаже.
Но когда ямщик, сняв шапку и держа усталых, взмыленных своих лошадей, подошел к завешенному окну коляски и сказал: "На водочку!", женская рука высунулась из окна и подала ямщику монету.
-- Вели скорее запрягать,-- послышался приятный женский голос.
-- Лошадей нет-с! -- крикнул полный, краснощекий мужчина, лежавший животом на окне и в своих пухлых, красных руках державший чубук с бисерным чехлом.
Очень красивая женская головка выглянула из коляски и с ужасом спросила:
-- Как нет лошадей?
-- Только курьерские; вот-с и генеральское семейство ночевало по этой же причине: сегодня всех лошадей обобрали,-- отвечал краснощекий мужчина.
-- Боже мой! да как же это сделать? Ради бога, нельзя ли? -- умоляющим голосом говорила путешественница.
-- Никак-с не можно-с! -- хладнокровно отвечал краснощекий мужчина и стал курить.
-- Что же мне делать? -- в отчаянии воскликнула путешественница.
-- Извольте обождать: вон тут насупротив хороший есть трактир,-- успокоительным голосом заметил краснощекий мужчина.
-- Когда же будут лошади? -- спросила путешественница, выходя из коляски.
-- А вот-с как будут, сейчас и дадим,-- отвечал он улыбаясь.
Путешественница была женщина лет двадцати трех, очень красивая, стройная, очень хорошо одетая; но с ней не было никого.
Несмотря на страшную пыль по всей дороге, от станционного дома до трактира была ужасная грязь, как будто ее искусственно поддерживали.
Путешественница призадумалась, как ей пройти; вдруг до нее долетел голос краснощекого мужчины:
-- Полевей: там есть доска.
-- А мои вещи в коляске?
-- Не тронут-с; а не то извольте приказать внести к себе.
-- Неужели не скоро лошади будут? -- как бы всё еще не веря, спросила путешественница.
-- Как-с будут, сейчас заложим! -- с любезностью отвечал краснощекий мужчина.
Путешественница обошла грязь и с большим трудом взошла на лестницу трактира, встречая почти на каждой ступеньке какое-нибудь препятствие: то собаку со щенками, скалившую зубы, то наседку с цыплятами, то корыто с месивом, щетки сапожные в ваксе, корзину с сальными огарками,-- всё было тут. Она вошла в большую комнату почти без мебели; в ней никого не было. Постояв с минуту, путешественница пошла далее и в соседней комнате, тоже не отличавшейся ни чистотой, ни избытком мебели, увидела белокурого парня, босого, в розовой грязной рубашке, сидевшего за круглым столом, на кожаном диване с деревянной спинкой, украшенном медными зеленоватыми гвоздями. Парень играл сам с собою в шашки и так был погружен в игру, что не заметил появления путешественницы, которая окликнула его. Парень поднял голову, и путешественница увидела сонное, бледное и пухлое лицо.
-- Комнату почище, да внеси мои вещи из коляски! -- сказала она.
Парень лениво встал с дивана и мерно постукивал шашкой о шашку.
-- Вон там коляска! да скажи, чтоб сейчас же закладывали лошадей, как будут.
Парень, продолжая постукивать шашками под такт своей походки, медленно вышел из комнаты.
Вещи из коляски были внесены в комнату, где ждала путешественница.
-- Дайте же мне комнату,-- сказала она белокурому парню.
-- Да вот-с! других нет-с! -- отвечал парень и стал собирать шашки.
Путешественница пугливо обвела глазами грязную комнату и тяжело вздохнула.
В самом деле, комната имела вид очень неприятный. Стены ее были забрызганы, стекла грязны. Из мебели кроме рыжего дивана в комнате находились еще круглый стол, несколько сломанных стульев, зеркало, испещренное точками и так высоко повешенное в простенке, что если б кому пришла охота в него посмотреться, то нужно было бы подставить стул, шкап со стеклами и с комодом; на полках красовалась посуда, почти вся изувеченная.
-- Что у вас есть кушать? -- спросила путешественница.
-- Ку-шать! -- протяжно повторил парень.
-- Ну да! что у вас есть?
-- Да у нас ничего нет-с: мы не готовили сегодня.
-- Как же у вас трактир, а ничего не готовили?
-- Да-с, ничего-с! -- флегматически отвечал парень.
-- Ну приготовьте что-нибудь!
-- Огонь-с надо разводить.
-- Ну так что же?
-- Да провизии никакой нет.
-- Дай хоть чаю! -- горячась, сказала путешественница.
-- Чаю-с?
-- Ну да!
-- Не знаю-с! кажись, хозяин взял самовар! -- пробормотал парень и пошел из комнаты.
Лицо путешественницы вспыхнуло; она сказала насмешливо:
-- Хорош трактир -- ровно ничего нет!
-- Вино есть-с, и хорошее,-- с гордостью отвечал парень.-- Хозяин еще недавно на восемь тысяч купил на ярмарке.
-- А есть нечего! -- с упреком заметила она.
-- Помилуйте-с, здесь проезжающих на редкость, а в этакой жар всякое съестное портится. Ну-с а вино дело другое. Коли гостей не будет, так и сам хозяин выпьет. Не пропадет! -- улыбаясь, сказал парень.
-- Как хочешь, достань мне самовар! я хочу чаю! -- повелительно произнесла путешественница.
-- Ветчина есть, да только...-- нерешительно сказал парень.
-- Ну так дай! -- радостно перебила его путешественница.
-- Да маленько пахнет! -- вопросительно глядя на путешественницу, сказал парень.
Она отвечала:
-- Ну хоть самовар достань!
Парень вышел из комнаты, притворив за собой дверь, и путешественница услышала следующий разговор парня с краснощеким мужчиной; оба они лежали на окнах. Парень кричал:
-- Флегонт Саввич! а Флегонт Саввич!
-- Асинька, Тихоныч? -- позевывая, протяжно спросил краснощекий мужчина.
-- Просят самовара, а хозяин унес свой.
Ответа не было, потому что Флегонт Саввич собирался чихнуть.
-- Просят самовара?
-- Да!
-- Да!
-- Желаю здравствовать!
С минуту длилось молчание; потом зевота раздалась с обеих сторон.
Путешественница нетерпеливой рукой раскрыла окно и закричала Флегонту Саввичу:
-- Дайте хоть вы самовар. В этом трактире ровно ничего нет!
Флегонт Саввич закричал повелительно:
-- Мошка, Мошка!
Как бы из земли выскочил мальчишка из-под яслей и поднял голову кверху.
Мальчику было лет десять; он был бледен, худ; белые его волосы были всклокочены; толстая дырявая рубашка с поясом составляла всё его одеяние.
Флегонт Саввич важно произнес:
-- Пошел, отнеси самовар Тихонычу!
Мошка кинулся на крыльцо станционного дома и через минуту, жилясь, тащил огромный самовар совершенно изумрудного цвета.
Путешественница, завидя самовар, пугливо закричала:
-- Не надо! не надо!
-- Мошка, назад! -- крикнул, как бы обидясь, Флегонт Саввич.
-- Мошка, давай скорее! -- в то же время крикнул Тихоныч.
Мошка мялся, не зная, куда идти и кого слушаться.
-- Мошка! -- грозно крикнул Флегонт Саввич.
Мошка кинулся с самоваром к нему.
-- Дурак, тащи его назад!
-- Давай сюда, Мошка! я его почищу!
Мошка вопросительно глядел на Флегонта Саввича, который, указав головой на трактир, сказал:
-- Ведь не желают?
-- Давай!
-- Ну неси!
Мошка понес в трактир самовар.
Ровно через час путешественница, соскучась ждать, вышла узнать о своей участи -- будет ли она хоть пить чай? В большой комнате не было никого, и она раскрыла дверь в сени.
Смрад был страшный в сенях от самовара, наружность которого нисколько не изменилась. Он клокотал у самой головы спящего парня, растянувшегося на лестнице. При виде путешественницы собака выскочила из корзинки и, скаля зубы, кинулась на нее, как бы охраняя сон парня. Как ни кричала путешественница, выглядывая из двери, ей не было другого ответа, кроме сильного хранения парня и рычания собаки.
Слезы досады выступили на глазах путешественницы, и она, возвратясь в свою комнату, подошла к окну, в надежде пригласить на помощь Флегонта Саввича, чтоб разбудить спящего полового. Но, увы! Флегонт Саввич, засев плотно в окне, тоже сладко спал, свеся голову через сложенные руки, отчего его красное лицо посинело.
Путешественница стала звать дремавшего на крыльце мальчика; она долго звала его безуспешно, наконец крикнула:
-- Мошка!
Тогда мальчик пугливо вскочил и поднял голову кверху, где висела голова Флегонта Саввича.
-- Мальчик, ко мне! -- маня его, сказала путешественница.
Мошка кинулся через дорогу, вмиг очутился в дверях и, высунув свою косматую голову, спросил:
-- Чего нада-с?
-- Разбуди... как его зовут? ну, что спит на лестнице... собака кидается на меня!
-- Его таперича не разбудишь!
-- Отчего?
-- Коли он захрапел, так ничем, кроме холодной воды! Уж его так завсегда хозяин будит.
-- Ну облей его водой.
-- Как же-с, я боюсь!
-- Кто же мне даст самовар?
-- Да я подам.
-- Где тебе! ты и без воды-то его едва принес. Нет, лучше я положу в чайник чаю, а ты и налей там кипятку.
Мошка подставил стул к шкапу, достал с полки чайник с отбитым и почерневшим носком. Засаленный шнурок придерживал крышку его.
-- Ты вымой его сперва,-- сказала путешественница и прибавила: -- Да как тебя зовут?
-- Мирон!
-- Отчего же тебя называют Мошкой?
-- Знать, так им хочется!
-- Есть у тебя мать, отец?
-- Нет, мать давно-давно умерла, а батька убился зимой.
-- Как?
-- Он был ямщик: ну и убился.
-- Где же ты живешь?
-- А вон там.
И мальчик указал на крытый двор.
-- И зимой? разве тебе не холодно? -- с ужасом спросила путешественница.
-- Иной раз так ночью прикрутит, что плачу, плачу... А сливочек достать? -- спросил Мирон и потянулся на вторую полку.
-- Отчего же тебя не пускают спать, где тепло?
-- А как же -- я должен будить Флегонта Саввича: кто приедет аль почта! -- не без гордости отвечал Мирон.
Мальчик был так услужлив, что даже где-то достал путешественнице свежих яиц и черного мягкого хлеба, за что получил очень хорошее награждение. К ужасу своему путешественница узнала от Мирона, что не ранее завтрашнего дня ей дадут лошадей.
Часа через три сонный парень втащил самовар в комнату путешественницы, которая не могла не улыбнуться его удивленному лицу, когда он узнал, что она уже давно напилась чаю. Путешественница хотела было прилечь отдохнуть на диване, но парень сказал ей:
-- Уж вы не извольте на нем ложиться -- никак!
-- А что?
-- Да один приезжий чуть в окно не выскочил: так его закусали!
Путешественница с ужасом соскочила с дивана и села у окна.
Наблюдая за всем, что делается на улице, она убедилась, что действительно не для кого готовить кушать в трактире. Проезжающих совсем не было. Парень и Флегонт Саввич валялись на окнах, лениво перебрасываясь словами; драка петухов занимала их, словно какое-нибудь необыкновенное представление.
Путешественница принимала все меры к сокращению времени: работала, читала, пробовала дремать, и очень обрадовалась, когда солнце село и стало смеркаться. Она послала спросить о лошадях у Флегонта Саввича и получила ответ, что, "как будут лошади, сейчас заложат". И, покорясь своей участи, она решилась провести ночь в комнате, откуда кто-то покушался выброситься через окно. Страшный стук телеги, крики, плач Мирона заставили ее выглянуть из окна. Она увидела приезжего господина, в усах, в серой шинели, в фуражке набекрень: он страшно кричал, наступая на Мошку:
-- Так нет лошадей? нет? А куда же они девались?
Путешественница крикнула:
-- Флегонт Саввич! -- и голос у ней замер от взгляда, брошенного на нее приезжим. Он расшаркнулся и, приподняв фуражку, сказал:
-- Коман ву порте ву?
Путешественница пугливо заперла окно. Через минуту она услышала страшный шум в соседней комнате и умоляющий голос парня:
-- Да нельзя-с, ей-богу, нельзя-с: занята-с.
-- Пошел дурак! пошел! -- кричал приезжий.
И дверь раскрылась настежь: сначала влетел в нее сонный парень, а потом бойко вошел усач; расшаркавшись, он сказал путешественнице:
-- Экскюзе пур деранже! -- и, крутя усы, пошатываясь и улыбаясь, он глядел на путешественницу, которая, вся вспыхнув, сердито сказала:
-- Эта комната занята!
-- Я не буду, сударыня, вас беспокоить. Эй, вина! да смотри, хорошего! -- крикнул усач, усаживаясь на диван и набивая себе трубку из кисета, висевшего на пуговице его шинели.
Путешественница пошла к двери.
-- Куда-с? Я, кажется, вас не обидел и не мешаю вам? -- вскочив с дивана, сказал усач.
-- Напротив, очень. Я первая заняла эту комнату; но если... Я уступаю ее вам.
-- Помилуйте, сударыня! да я за честь почту услужить такой прелестной... Вы изволите ожидать лошадей?
-- Я устала и прошу вас оставить мою комнату! -- нетерпеливо и повелительно сказала путешественница.
Но усач расставил широко ноги; крутя усы и лукаво поглядывая на путешественницу, он продолжал:
-- Вы откуда-с?
-- Вы слышали мою просьбу -- оставить меня в покое! -- выходя из себя, сказала путешественница.
-- Извините, извините, сударыня! -- шаркая, говорил усач, но не двигался с места.
Не спуская глаз с нее, он спросил:
-- Вы одни-с изволите путешествовать?
-- Оставьте мою комнату! -- крикнула путешественница.
-- Экскюзе, мадам! Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?
-- Очень, если вы оставите мою комнату!
-- Вы здесь изволите ночевать?
-- Да!
Усач закрутил усы, зашаркал, бормоча: "Экскюзе", и важно вышел вон.
Путешественница радостно кинулась запирать дверь -- и с ужасом вскрикнула: замок был испорчен, ни крючка, ни задвижки не было. Бледность разлилась по ее лицу, когда она услышала голос усача:
-- Вели отложить! я здесь останусь ночевать.
Путешественница открыла дверь и сказала слуге:
-- Вели мне их заложить!
-- Экскюзе, мадам! -- радостно подскочив к ней, сказал усач.
Путешественница захлопнула дверь. Сердце у ней сильно билось, руки дрожали, и она в отчаянии искала убежища в своей комнате, пока усач бранился с парнем, осмелившимся ему заметить, что в комнату нельзя входить, потому что она занята. От страха у путешественницы как бы явилась сверхъестественная сила: она притащила диван к двери, поставила на него стол, стулья, даже бросила свой платок и салоп, воображая этим увеличить тяжесть. Потом она раскрыла окно и крикнула Мирона, которому велела принести гвоздей и молоток. Пока она связывала полотенцы и спускала за окно, чтоб Мирон навязал ей гвоздей, усач стучался в дверь, говоря:
-- Сударыня, отворите! отворите!
Мирон так был догадлив, что даже навязал доску. И не успела она втащить всё это, как усач, высунувшись из окна своей комнаты, закричал:
-- А-а-а! здравствуйте, здравствуйте! зачем вы прячетесь от меня? а?
Путешественница скрылась от окна, затворив его, и принялась заколачивать дверь.
Усач продолжал кричать, стуча чубуком в стекло:
-- Не прячьтесь! выгляньте-ка! мне очень нравятся ваши глазки: держу пари целую дюжину, что лучше их не найдется во всем свете. Эй, вина! -- заключил он, как будто уже выиграл свое пари.
Слезы ручьями текли по щекам бедной путешественницы, вколачивавшей бесчисленное количество гвоздей в доску, из которой она сделала нечто вроде запора.
-- Что вы там стучите, а? да взгляните! -- продолжал кричать усач, ударив с силою чубуком в стекло так, что оно треснуло.
Путешественница открыла окно, вырвала чубук из рук усача, который никак не ожидал этого, и бросила его на улицу, в грязь.
-- Браво, браво! вот молодец! браво! -- аплодируя, кричал усач и, высунувшись до половины из окна, сказал: -- Слышите, я теперь должен получить награждение!
И усач стал стучать в дверь и грозился выломать ее, догадавшись, что дверь заколочена. Он стал бить посуду, выбрасывая стулья за окна и страшно бранился.
Ночь провела путешественница в страшной тревоге, не смыкая глаз. Усач неутомимо бушевал.
Лишь только стало рассветать, к станционному дому подъехала отличная дорожная коляска; на козлах и назади сидело по лакею, которые стали, горячась, спорить с Флегонтом Саввичем о лошадях, потому что он более четверки не давал, а они требовали шесть. Однако наконец стали запрягать шесть; тогда путешественница раскрыла окно и сказала Флегонту Саввичу:
-- Помилуйте! как вам не стыдно держать меня целые сутки здесь, когда есть же у вас лошади?
-- Нельзя-с! -- грубо отвечал Флегонт Саввич.
Из коляски высунулось мужское лицо и поглядело на путешественницу, которая в ту минуту вскрикнула, потому что усач, высунувшись из соседнего окна, хотел схватить ее за плечо.
Путешественница ловко уклонилась и в отчаянии произнесла, обращаясь к новому приезжему:
-- Это ужасно, что они со мной делают!
И она заплакала.
Приезжий поспешно вышел из коляски. Он был мужчина средних лет, высок, довольно полон. Лицо его было рябо, черты правильны и не лишены ума и приятности. Поговорив с Флегонтом Саввичем, он обратился к усачу и сказал:
-- Милостивый государь, извольте-ка выйти вон из трактира и оставьте в покое даму!
-- Спасите меня! я сойду с ума! -- умоляющим голосом сказала путешественница.
Усач залился смехом.
-- Успокойтесь: вы сейчас будете освобождены от невежливого вашего соседа,-- отвечал приезжий и пошел в трактир.
Путешественница дрожала, прислушиваясь к разговору, происходившему между усачом и ее защитником. Сначала усач кричал, горячился, потом стал тише, наконец кто-то слегка постучался в дверь к путешественнице и сказал:
-- Теперь вы можете выйти: его нет здесь. Велеть заложить вам лошадей?
Путешественница так заколотила дверь, что не могла вытащить гвоздей.
-- Я не могу выйти! -- сказала она.
-- Отчего?
-- Я так заколотила дверь от него...
-- Ах, боже мой! и давно вы находитесь в этом положении? -- с участием спросил приезжий.
-- Со вчерашнего вечера!
-- Я сейчас распоряжусь: велю снять с петель дверь.
-- Погодите! я, кажется, отворю!
Через несколько минут дверь уступила общим усилиям, и путешественница предстала, с пылающими щеками, пред лицом своего покровителя.
Они раскланялись. Путешественница подробно рассказала свое горестное положение и с чувством благодарила своего избавителя, который пригласил ее сделать ему честь пить с ним чай. Вместо зеленого самовара Флегонта Саввича и грязного чайника с отбитым носком чай был сервирован на серебре, и уже не босой парень и не грязный Мошка услуживали путешественнице, а ловкие лакеи. Всё окружающее показывало, что покровитель ее был человек благовоспитанный и с достатком; а сам он к этому прибавил, что он человек семейный. В его голосе и манере было столько солидности, что путешественница чувствовала себя совершенно свободной. Он сказал ей свою фамилию, но не любопытствуя узнать ее. Лакеи называли его Марком Семенычем.
Когда лошади были готовы в обоих экипажах, Марк Семеныч усадил путешественницу в ее старомодную коляску, простился с ней, и она поехала. Дорога, видно, им была одна, потому что Марк Семеныч ехал сзади. Путешественница, не спавшая целую ночь, сладко заснула, убаюканная мерным покачиванием своей высокой коляски. Когда она проснулась, глаза ее встретились с глазами Марка Семеныча, который стоял на ступеньках коляски и смотрел к ней в окно.
-- Я вас разбудил?
-- Мы приехали? -- покраснев и оправляя свой туалет, спросила путешественница.
-- Давно. Уж одиннадцать часов.
-- Как?
-- Я рассудил, что вам надо отдохнуть.
-- И это вы меня ждали? -- почти с упреком воскликнула она.
-- Встреча ваша с этим грубым человеком, кажется, поселила в вас сильное отвращение к мужскому обществу,-- смеясь, сказал Марк Семеныч и прибавил с утонченною вежливостью:-- Если вы меня не причисляете к числу людей ветреных и не уважающих женщин, то позвольте мне вас высадить из коляски и провести в комнату, где нас ждет чай.
Путешественница смело подала руку Марку Семенычу и почувствовала легкое пожатие, сопровождаемое словом "Merci" {Благодарю (франц.).}, тихо произнесенным. Марк Семеныч привел ее в комнату, где нашла она всё уже приготовленным для туалета. Эта внимательность тронула ее, и она, освежая свое лицо, невольно сравнивала все свои встречи в дороге. Переменив свой туалет, путешественница явилась в комнату, где ее ждали самовар и Марк Семеныч, который, указывая на диван, сказал:
-- Не откажите мне в моей просьбе: позвольте мне пить с вами чай? Я так привык к семейной жизни, что пить чай одному для меня страшное наказание!
Она с готовностью поспешила разлить чай, желая хоть чем-нибудь отплатить своему покровителю за всю его внимательность к ней.
Они продолжали дорогу вместе. Чай, обед, завтрак были продолжительны. Марк Семеныч был так любезен, что упрашивал путешественницу останавливаться ночевать, боясь за ее силы; но она не согласилась.
-- Я, право, боюсь, чтоб вас не утомила дорога,-- говорил Марк Семеныч.
-- О нет! я теперь очень покойна и отлично сплю в коляске.
-- Позвольте мне сделать вам один нескромный вопрос; но я потому осмеливаюсь его сделать, что завтра, может быть, он будет еще более некстати. Мы приедем в Москву; у вас, верно, есть там родственники, близкие знакомые?
-- У меня нет ни тех, ни других.
-- Какая же цель вашего путешествия? -- с живостью спросил Марк Семеныч и прибавил:-- Извините мое... любопытство... вы, верно, так поймете мой вопрос.
-- Только два дня, как мы знакомы, и вы столько сделали мне одолжений, что имеете полное право сделать мне такой вопрос. Я смело решаюсь вам открыть мое положение,-- искренно сказала путешественница.
-- Я буду очень счастлив, если вы удостоите меня вашей доверенности.
-- Мой отъезд был неожидан; как вы видите, со мной даже нет горничной. Цель моего путешествия неопределенна. Я не могу жить независимо. И я решительно еще не знаю, что буду делать.
Марк Семеныч сказал:
-- Может быть, с моей стороны будет нескромно, если я изъявлю мое участие?
-- Напротив, я очень буду вам благодарна! -- с чувством отвечала путешественница.
-- Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен? Я очень много знаю людей с весом в Москве. Не желаете ли какого-нибудь места?
-- Я боюсь должности гувернантки.
-- Почему?
-- Во-первых, я получила домашнее воспитание.
-- Тем лучше! Я гораздо более предпочитаю...
-- Во-вторых, мне кажется, что обязанность слишком щекотливая для самолюбия...
-- Ваше самолюбие не может страдать: тот, кто вас увидит, в каком бы вы ни были звании, всегда оценит и...
-- Я никогда не пробовала заниматься с детьми, хотя я их очень люблю.
-- Любовь к ним есть самый верный залог, что вы можете быть наставницей их.
-- Всё так; но это занятие меня пугает...
-- Будьте покойны: я отыщу вам порядочный дом, где вы, верно, измените ваше мнение об этом занятии. Люди образованные понимают, как высоко значение быть второй матерью их детям...
-- Если б я нашла таких людей, то мне было бы совестно, что я не буду уметь выполнять как следует своих обязанностей.
-- По вашим летам и красоте?.. Но это ничего не значит! -- как бы опомнясь, заметил Марк Семеныч.
Женщине нетрудно угадать, какое она произвела впечатление на мужчину, и путешественница ясно видела, что почтительность и внимание к ней Марка Семеныча доходили до высшей степени. Но его солидная наружность, ежеминутное воспоминание о детях и жене разрушали всякое сомнение путешественницы. Она смотрела на всё его участье к ней как на плод необыкновенно сострадательного сердца, каким обладал Марк Семеныч. Его слова, казалось, подтверждали это. Он сказал путешественнице, заметив, что она избегает его заботливости:
-- Я сам отец и представляю себе весь ужас положения беззащитности, в каком вы находитесь. Моя обязанность, как мужа и отца, оказывать помощь беззащитным женщинам. Да, я научился уважать их вполне только тогда, как сделался их покровителем/ У меня три дочери, и очень хорошенькие; я ужасно огорчен, что должен поручать их разному сброду, приезжающему сюда из-за границы. Их жизнь тайна для нас, а мы между тем смело вверяем им своих детей,-- с грустью говорил Марк Семеныч.
Они приближались к Москве и на другое утро должны были приехать; но неожиданный случай замедлил их приезд.
Вечером, когда они остановились пить чай, Марк Семеныч вошел озабоченный в комнату и с досадой сказал:
-- Надо же быть такому случаю!
-- Что такое? -- спросила путешественница.
-- Ось лопнула! это просто как на смех!
-- Вас ждет завтра ваше семейство и будет беспокоиться...
-- Нет! оно в деревне, и я возвращусь ранее срока. Но как же вам ждать?
И Марк Семеныч вопросительно глядел на путешественницу, которая сказала:
-- Теперь так близко, что, я думаю, со мной не может ничего случиться.
-- Не лучше ли послать вперед одного из моих лакеев: пусть вам приготовит нумер, и...
-- О нет, это лишние хлопоты!
-- Я должен вам сказать откровенно, что также имею цель: мне хочется известить о моем приезде семейство. А вы пока отдохните, поговорим о ваших намерениях,-- что вам предпринять...
Лакей был послан на перекладных; а путешественница с Марком Семенычем, в ожидании починки экипажа, отправилась гулять.
Вечер был очень хорош; они незаметно зашли далеко. Стемнело совершенно, когда они возвращались. Марк Семеныч крепко сжал руку путешественницы; она не отнимала ее, потому что всё, что он говорил, далеко было от волокитства. Дети, семейство, обязанности отца -- вот предмет его разговора.
Ужин был уже готов, когда они возвратились с гулянья. Они весело сели за стол.
Марк Семеныч был любезен. Из строгого отца семейства он превратился в самого тонкого дамского угодника. Ужин был великолепен. Налив бокал вина, Марк Семеныч встал и почтительно сказал:
-- Позволите ли вы мне выпить за ваше здоровье и за ту минуту, когда вы решились почтить меня вашей дружбой? Да, я прошу у вас дружбы...
Путешественница что-то проговорила, благодаря Марка Семеныча, который, протянув к ней руку, с жаром сказал:
-- Вашу руку! у вас есть теперь самый искренний и преданный друг и защитник. Я смело мог бы поспорить с вашим братом или отцом в чистоте моих чувств. Итак, мы друзья!
И Марк Семеныч поцеловал руку путешественницы.
Ужин длился долго: почти за полночь они встали из-за стола, чему путешественница была очень рада, потому что ей стало как-то неловко от пристальных, даже увлаженных слезой взглядов Марка Семеныча и от вопросов: точно ли она его друг?
Усаживая ее в коляску, Марк Семеныч опять поцеловал у ней руку.
Путешественница не скоро заснула: лошади скакали во весь дух, как бы желая наверстать время, потерянное за починкой оси. Марк Семеныч на каждой станции отворял дверцы коляски путешественницы и, стоя на ступеньках, обращался к ней с заботливыми вопросами: спокойно ли ей? не хочет ли она пить чего-нибудь?
-- Вам, кажется, неловко лежать? -- спросил ее Марк Семеныч на одной из станций.-- Не дать ли вам подушку?
-- Не беспокойтесь: у меня есть! -- отвечала путешественница; но Марк Семеныч спрыгнул со ступенек и через минуту возвратился с подушкой.
-- Мне, право, не надо: у меня есть своя! -- говорила путешественница.
-- Ложитесь, ложитесь! дайте вашему другу позаботиться об вас. Ну, так хорошо ли?
И Марк Семеныч, взяв голову путешественницы и положив ее на подушки, сам сел на второе место в коляске.
-- Что же мы не едем? -- спросила путешественница, прервав неприятное для нее молчание.
-- Верно, лошади не готовы.
-- Вот они, готовы! -- выглянув из коляски, заметила путешественница.
-- Вы гоните своего друга! вы кажется, не верите искренности моей? -- с упреком возразил Марк Семеныч.
-- Помилуйте! -- сконфузясь, произнесла путешественница.
-- Да, да! Я так в жизни был несчастлив, что даже ни лета мои, ни обязанности не уничтожают преград к простым чувствам дружбы, о которой я с детства мечтал. Знаете ли, что я, бывши ребенком, чуть не умер оттого, что дружбу мою отвергли. Я женился по любви и очень счастлив до сих пор. Но дружбы, дружбы -- этого тихого, кроткого чувства -- я желаю теперь!
-- Говорят, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы,-- заметила путешественница.
-- Это вздор! Одни скептики да люди, истратившие всю искренность чувств и попирающие свои обязанности, так говорят. Нет, я был дружен с одной женщиной: всё кругом толковало, судило в том роде, как вы сейчас заметили, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы. К счастию, домашние ее и мои слишком хорошо знали меня и смеялись над толками. Я должен сознаться вам, что часто спешил ей первой сообщить какое-нибудь мое горе или радость.
-- Может быть, вы, сами не зная, любили эту женщину?
-- Помилуйте! если б я любил эту женщину, разве бы я мог радоваться и способствовать ее браку? Нет, я ревнив, и страшно ревнив! Но она! она была мне искренним другом.
-- Где же она теперь?
Марк Семеныч в волнении произнес:
-- Она умерла!.. Вы напомнили мне живо о моей Вере. Я был поражен сходством вашим с ней. Когда я смотрю на вас, мне кажется, что передо мной моя Вера, мой искренний друг! -- И Марк Семеныч взял руку путешественницы и умоляющим голосом прибавил: -- Замените мне мою Веру!
Путешественница пришла в такое волнение, что пугливо сказала:
-- Успокойтесь... Нас ждут лошади...
-- Извините! я забылся: мне казалось, что я сижу с моим другом; а воспоминание о ней наводит на меня страшную тоску. Я сам не понимаю, что со мной делается.
И Марк Семеныч ударил себя в грудь; слезы ручьями текли по его щекам, и он, ломая руки, повторял тоскливо:
-- Вера, Вера!
Путешественница с удивлением глядела на порывы отчаяния человека в летах, с наружностью, по которой нельзя было подозревать такой сильной сентиментальности.
-- Марк Семеныч, если б было в моей власти заменить вам вашего друга, я была бы очень счастлива!
-- О, будьте добры, не оставляйте меня в такую минуту! -- рыдая, говорил Марк Семеныч.
Слезы и просьбы его были так искренни, что путешественница, забыв неловкое положение свое, стала утешать его.
Через несколько минут Марк Семеныч как бы пришел в себя, стал извиняться и сказал:
-- Эти припадки у меня с детства, и я могу показаться очень странным и смешным тому, кто меня не знает. Я лечился много; но еще не открыто средство против сильной впечатлительности сердца. Достаточно малейшего потрясения моим нервам, чтоб я впал в такое состояние, в каком вы меня сейчас видели... Я думаю, я вам надоел? извините меня...
И Марк Семеныч вышел из коляски и более уже не беспокоил путешественницу, которой долго еще слышался его молящий голос, с тоскливой нежностью взывающий к Вере.
Рано утром они остановились пить чай уже близко от Москвы. Марк Семеныч был по-прежнему почтительно-вежлив с путешественницей; но грусть была разлита в его словах и взгляде. После чаю он серьезным голосом сказал ей:
-- Не можете ли вы мне пожертвовать десятью минутами вашего времени?
-- С большим удовольствием!
-- Имеете ли вы ко мне настолько доверенности, чтоб принять мое предложение?
-- Какое?
-- Я всё время обдумывал, что бы вам предпринять, и мне пришла мысль...
-- Какая?
-- Предложить вам, так, для пробы, взять на себя обязанность следить не за учением моих детей, а за их нравственностью. Я прошу вас не обижаться моими словами... Вы будете в порядочном семействе, под защитою моей жены, во всех отношениях достойной...
-- Благодарю вас... но я... право...
-- Согласитесь на мою просьбу: докажите, что вы не обиделись моим предложением.
-- Я ничуть не обиделась, но...
-- Значит... я имею ваше согласие? я счастлив, что дети мои будут под присмотром такой женщины, как вы.
-- Но как же, -- в недоумении заметила путешественница,-- ваша жена? она не знает...
-- Будьте покойны, положитесь на меня! В память той, с которою вы имеете такое сходство, я готов жертвовать всем!
-- Ради бога!.. если только нужны какие-нибудь жертвы... я...
-- Успокойтесь: их и тени нет в моем предложении. Но я говорю, что если бы оказалась надобность доказать искренность моих слов...
-- Позвольте мне подумать...
-- Значит, вы сомневаетесь?
-- Нисколько; но я боюсь, захочет ли ваша жена иметь при своих детях женщину, которой она вовсе не знает.
-- Боже мой! Как же мы берем в дом француженок и других гувернанток?
-- К ним более снисходительны.
-- Я занимаюсь воспитанием моих детей и потому смело делаю вам предложение. Оно не очень лестно для вас; зато для меня ваше согласие будет самым приятным доказательством вашей ко мне доверенности и дружбы.
И Марк Семеныч красноречиво доказывал высокую роль воспитательницы.
-- Извольте: я согласна, но прошу вас не требовать от меня никаких других обязанностей, как только учить их русскому языку,-- сказала путешественница.
-- Это самый важный предмет! Я был молод и не вникал сначала в важность воспитания; но как же я потом ужаснулся, заметив, что мои дети выходят не русские, а иностранцы -- всех наций. Дочери лучше говорят по-английски, чем по-русски, один сын по-немецки, а старший -- чистейший француз. Не правда ли, это непростительно? И я краснею за свою небрежность.
Пожав друг другу руки, они простились очень чувствительно. Путешественница благодарила Марка Семеныча за все его хлопоты и защиту, он же -- за ее доверенность к нему. Марк Семеныч поскакал вперед.
У заставы путешественницу встретил лакей, который был послан вперед, и проводил ее в гостиницу, где были приготовлены для нее комнаты. Нумер был взят очень дорогой, так что путешественница заметила лакею, зачем он не взял дешевле.
-- Так приказывали Марк Семеныч, -- отвечал лакей.
Путешественница с нетерпением ждала Марка Семеныча, который не являлся дня три. Обед, чай, завтрак -- всё было сервировано отлично. Экипаж стоял у подъезда, на случай, не пожелает ли она куда-нибудь проехаться. Путешественницу видимо беспокоило, что Марк Семеныч не едет; она хотела уже писать к нему, но отдумала, решась на другой день перебраться в нумер поскромнее.
На четвертый день ее приезда, рано утром, она еще лежала в постели, как кто-то постучался к ней в дверь. Путешественница тотчас догадалась, кто стучится, и, позвонив горничную, велела ей принять гостя в другой комнате. Она не ошиблась: то был Марк Семеныч.
Сделав наскоро утренний туалет, путешественница вышла к гостю, который не скрывал своей радости, что наконец видит ее. Он поцеловал у ней руку и с участьем спрашивал: "Покойно ли ей? хорошо ли? как она провела время?"
-- Очень хорошо! благодарю вас; но я одним недовольна,-- отвечала путешественница.
-- Это чем? вы меня пугаете!
-- Слишком дорогой нумер взят по вашему приказанию.
-- Полноте! как можно говорить о таком вздоре! -- обиженным голосом воскликнул Марк Семеныч.
-- Однако я не хочу бросать деньги,-- смеясь, отвечала путешественница.
-- Да вы и не имеете права; я ваш друг: я вам не позволю на пустяки тратить деньги! -- шутливо сказал Марк Семеныч.
-- Так я под опекой?
-- И очень строгой.
-- Скажите, пожалуйста, мой опекун, отчего я вас так давно не видала? -- садясь на диван, сказала путешественница не без некоторого кокетства.
Марк Семеныч ничего не отвечал и глядел ей прямо в глаза.
-- Что же вы не отвечаете?
-- Я... я стараюсь удостовериться, точно ли это сказано искренно.
-- Что я вас хотела видеть?
-- Да.
-- Повторяю, что очень.
Марк Семеныч схватил руку путешественницы и, с жаром поцеловав ее, сказал:
-- Я постараюсь заслужить ваше расположение ко мне.
-- Я хотела с вами поговорить.
-- Я счастлив: я вижу, что вы поняли меня.
Марк Семеныч говорил с чувством и с жаром, а путешественница слушала холодно и не без лукавой улыбки.
-- Я переменила свое намерение быть гувернанткой,-- сказала она.
Марк Семеныч привскочил на своем месте и, глядя с ужасом на путешественницу, сказал:
-- Это невозможно! вы шутите!
-- Отчего это вас так поразило?
-- Потому... потому что я вижу в этом недоверчивость ко мне с вашей стороны.
-- Какой вздор! Я просто боюсь обязанностей гувернантки.
-- В моем доме вы будете совершенно свободны.
-- Благодарю вас! но я именно боюсь вашего дома.
-- Вы меня оскорбляете! чем мог я это заслужить! -- с горячностью воскликнул Марк Семеныч.
-- Какое же тут оскорбление для вас? Я не решаюсь взять обязанности, для которой не готовилась...
-- Что же вы думаете делать?
Путешественница задумалась и потом отвечала:
-- Я хотела бы, чтоб вы мне дали этот совет.
-- Что могу я сделать! доверчивость ваша ко мне слишком слаба! Я буду просить одного от вас: это не предпринимать никаких мер для средств к жизни без моего ведома. Могу ли я надеяться хоть на это? -- сказал Марк Семеныч обиженным голосом.
-- Очень! тем более что я вам скажу мои планы... Я хочу ехать в Петербург.
-- Как! уехать отсюда! -- почти вскрикнул Марк Семеныч и прибавил с сердцем: -- Что же вы намерены делать там?
-- Право, не знаю... но мне кажется, я...
Путешественница запнулась. Марк Семеныч прервал ее, сказав:
-- Впрочем, я, кажется, слишком дерзко поступаю. Я не имею права слишком далеко простирать свое любопытство и советы.
-- Отчего? я вам даю полное право,-- задумчиво отвечала путешественница.
Лицо Марка Семеныча прояснилось, и он наставительно сказал:
-- Если у вас и в Петербурге нет никого близких, к чему бежать отсюда? тем более что здесь у вас есть человек, преданный вам и принимающий живое участие в вашем положении. Разве вы не можете испытать себя на этом поприще и потом уже искать другого? К тому ж я переговорил с своей женой: она очень довольна и ждет вас к себе.
-- Как, вы уже сказали обо мне?
-- Я всё говорю своей жене: мы очень откровенны.
-- Вы ей рассказали о нашей встрече? -- поспешно спросила путешественница.
-- Нет... я этого не говорил... потому что я не знал, понравится ли это вам. Я не люблю ничем стеснять других. Нет! я сказал моей жене, что желаю иметь детей русских и потому возьму им русскую наставницу.
Путешественница насмешливо слушала Марка Семеныча. Он продолжал:
-- Вы видите, что я всё уже обработал. От вас теперь зависит успокоить меня уверенностию, что у моих детей будет такая наставница. Докажите, что у вас есть ко мне хоть маленькая доверенность. Вы свободны всегда оставить наш дом, если обязанность эта вам покажется тяжела. Согласитесь!
-- Я готова... но на одном условии.
-- Всё, что вам угодно.
-- Чтоб, кроме детей, на меня не была возложена обязанность развлекать...
-- Болтать по-русски с детьми, гулять с ними,-- перебил Марк Семеныч,-- вот и всё! Жалованье, может быть, покажется вам ничтожно...
-- И должность моя у вас в доме...
-- Вы убиваете меня! Я должен наконец высказать то, что я от всех скрываю. Слушайте! Вы заставляете меня прикасаться к моей страшной ране,-- в волнении сказал Марк Семеныч.
-- Замолчите: я не хочу, я...-- пугливо воскликнула путешественница.
-- Теперь поздно! слушайте: я люблю мою жену, она женщина добрая, благородная, но... воспитание или, может быть, характер... но она мало занимается детьми. Впрочем, ей и некогда: она живет в свете... Я страдаю жестоко, видя, что дети мои отданы в руки наемщицам.
-- Разве я не то же самое буду у вас в доме? -- спросила путешественница.
-- Вы? о нет, нет! Я буду покоен и счастлив, когда увижу вас около моих детей. Они, я замечаю, тоскуют, что нет около них нежного и любящего человека. О, сделайте их счастливыми; у вас столько теплоты и чувства, что вы замените им многое!
Марк Семеныч говорил долго и очень красноречиво в этом роде, так что путешественница видимо была тронута. Марк Семеныч продолжал:
-- Я понимаю, что для всякой женщины эти обязанности тяжелы, тем более в ваши года; но вы, верно, не откажетесь помочь отцу в воспитании детей. Я прошу у вас этого, как благодеяния.
Путешественница согласилась через два дня явиться к жене Марка Семеныча с рекомендательным письмом, которое он ей доставит.
В назначенный день и час путешественница села в наемную карету четверкой, потому что летом семейство Марка Семеныча жило в двадцати верстах от города, в своей деревне. По волнению путешественницы можно было заключить, что новое звание, в которое готовилась она вступить, слишком ее тревожит.
Приехав к богатому дому с разными аристократическими затеями, она вышла на лестницу, которая вся была уставлена цветами. Ее отвели в небольшую гостиную, убранную роскошно. Большие двери с зеркальными стеклами, начинавшимися с самого пола, выходили на огромную террасу, обтянутую полосатым холстом и всю уставленную цветами. Терраса вела в огромный густой сад; вдали виднелся большой луг, по которому бегали дети. На столе у кушетки был приготовлен прибор для кофе из дорогого севрского фарфора.
Через несколько минут в комнату вошла высокая женщина, лет тридцати, очень стройная, несмотря на роскошь плеч. Черты ее лица были строгой правильности. Цвет его был белизны необыкновенной, тонкость кожи поразительная. Глаза у ней были серые, очень строгие и быстрые, опушенные густыми темно-красноватыми ресницами, так что издали они казались черными. Несколько бледных веснушек было на ее лице. Но ни красноватость ее волос, ни бледные веснушки не портили ее красоты, а, напротив, делали ее очень оригинальною. Одета она была по-утреннему: вся в белом; дорогой кружевной вуаль накинут был на ее голове; передние волосы были в папильотках. Она быстро окинула с ног до головы путешественницу, или, лучше сказать, новую гувернантку, которая поклонилась ей с большим достоинством и подала письмо.
-- Садитесь,-- сказала хозяйка дома и стала читать письмо. Окончив чтение, она смело взглянула в глаза своей гувернантки и сказала: -- Очень рада, mademoiselle Анет, что буду иметь вас в доме. Об вас так много пишет madame Андерсон...
И она опять окинула с ног до головы mademoiselle Анет, которая довольно смело вынесла этот обзор.
-- Хотите видеть своих будущих учениц и учеников? -- спросила хозяйка дома после некоторого молчания.
-- Очень рада!
Хозяйка позвонила: вошел лакей, и ему велено было привести детей. Дети вошли через террасу в сопровождении желтой, сухой, вертлявой француженки с талиею в рюмочку. Ее впалые желтые щеки прикрывались взбитыми большими пуклями, как бы из тафты.
Дети, сделав реверанс и расшаркиваясь, поцеловали руку у своей матери, которая гладила кого по щеке, кого по плечу.
Француженка, сделав хозяйке почтительный реверанс, спросила, как ее здоровье, и устремила с жадностью свои черные глаза на mademoiselle Анет.
-- Дети, вот вам папа взял еще гувернантку; познакомьтесь с ней, проводите ее в сад,-- сказала хозяйка дома.
Дети отрекомендовались новой своей гувернантке и повели ее в сад. Уходя, mademoiselle Анет слышала следующий разговор между хозяйкой дома и француженкой, происходивший вполголоса на французском языке.
-- Какой гордый взгляд, какие манеры! как будто она вовсе не гувернантка! -- сказала хозяйка дома.
-- Ваш муж, верно, недоволен нами?
-- Нисколько! Он странный: боится, что дети забудут говорить по-русски.
-- Да на что им русский язык? они будут жить в порядочном кругу! -- возразила француженка.
-- Это его упрямство одно!
Mademoiselle Анет очень скоро подружилась с детьми. Старшую дочь звали Софи: ей было лет десять; меньшую -- Ольгой; сына старшего -- Эжень, а других двух -- Серж и Андре.
Эжень вовсе не походил на одиннадцатилетнего ребенка, а скорее на взрослого юношу: он не бегал, говорил отборными фразами и вообще имел повелительный тон старшего над сестрами и братьями.
В полчаса дети успели всё рассказать своей новой гувернантке -- когда встает папа и мама, как зовут их гувернанток: англичанку -- мисс Бетси, француженку -- mademoiselle Клара, а нянюшку -- mademoiselle Шарлот.
Mademoiselle Анет, гуляя по саду с детьми, которые показывали ей редкости его, заметила в нижнем этаже угловых комнат чьи-то глаза, выглядывавшие из-за ширм, стоявших на окнах. Она спросила, чья это комната.
-- Это папа,-- отвечали дети.
-- Он дома?
-- Он поздно встает, даже позже мама! -- поспешила ответить Софи.
Через несколько минут явился в сад Марк Семеныч. Дети радостно и шумно кинулись к нему: стали вешаться ему на шею, целовать его; даже преждевременно созревший Эжень превратился в ребенка. С минуту Марк Семеныч был весь в детях: он их ласкал, шутил с ними и потом, взяв дочерей на руки, поднес к mademoiselle Анет и сказал:
-- Честь имею рекомендовать вам моих резвушек.
Mademoiselle Анет поклонилась Марку Семенычу, приняла из его рук дочерей и, поцеловав каждую, поставила их на землю.
-- Любите их,-- тихо произнес Марк Семеныч растроганным голосом, собрав в кучу всех детей около mademoiselle Апет, которая тоже растрогалась и с чувством перецеловала их. Эжень весь вспыхнул и как бы обиделся такой фамильярностью.
-- Будьте строги к нему,-- шепнул Марк Семеныч mademoiselle Анет, указывая на старшего сына.-- Они успели его испортить... Дети, дети! -- прибавил он громко: -- Ну, кто скорее добежит до той скамейки?
Дети с криком пустились вперегонку.
-- Как она вас приняла? -- спросил Марк Семеныч и, не дождавшись ответа, продолжал: -- У ней несколько холоден прием, но в душе она очень добра. Вы были в своей комнате? Я боюсь, не покажется ли вам тесно. Вот ваши окна.
И Марк Семеныч указал на второй этаж над окнами его комнаты.
Дети, запыхавшись, возвратились, крича:
-- Папа, Софи, опять Софи добежала!
Софи кинулась к отцу и радостно сказала по-английски:
-- Я возле тебя буду обедать сегодня?
-- Дети, слушайте: когда вы будете со мной и с mademoiselle Анет, извольте говорить по-русски. Слышите! ни слова на другом языке,-- строго произнес Марк Семеныч.
-- Maman велит говорить с ней по-французски,-- заметил Эжень.
-- Прекрасно! значит, следует говорить с ней по-французски, когда она желает.
-- Да мне трудно говорить по-русски!
-- Учись! Mademoiselle Анет будет так добра, что станет поправлять твои ошибки.
-- Зачем нам говорить по-русски, папа? и с кем? у нас все гости говорят по-французски,-- заметил Серж.
-- Ты русский: значит, должен хорошо говорить по-русски; а не то над тобой будут смеяться: скажут, что ты не русский...
-- Мисс Бетси говорит, что по-русски одни мужицкие рожи говорят,-- перебил его Андре.
-- Вы видите, чему их учат эти иностранки! -- с тяжелым вздохом сказал Марк Семеныч.
Mademoiselle Клара, припрыгивая, бежала к ним.
-- Вот идет любимица моей жены,-- самая хитрая из женщин, каких я только видел. Держите себя осторожнее с нею.
-- Я притворюсь, что не понимаю по-французски.
-- И прекрасно сделаете!
-- Monsieur, ваша жена желает вас видеть,-- делая реверанс, сказала по-французски mademoiselle Клара.
-- Bonjour, mademoiselle, {Здравствуйте, мадемуазель! (франц.)} -- отвечал на поклон Марк Семеныч и пошел к террасе, где лежала в креслах особенного устройства хозяйка дома и покачивалась.
Марк Семеныч подошел к жене и поцеловал у ней руку.
-- Bonjour, -- сказала хозяйка дома, продолжая качаться.
Молчание длилось с минуту.
-- Ты дома обедаешь сегодня? -- спросила она.
-- Дома, Надинь.
-- Скажи, пожалуйста, что это за лицо, новая твоя гувернантка?
-- А что? не правда ли, она похожа на Веру?
-- Не заметила. Она какая-то странная! Ее манеры, голос, взгляд... как будто она что-нибудь важное... Где ты отыскал такую?
-- Ты знаешь, что у madame Андерсон пансион и очень часто из ее бывших воспитанниц идут в гувернантки. Я ее просил давно.
-- Интересно знать, как жила она, в каком доме,-- я уверена, что не на правах гувернантки,-- как бы рассуждая сама с собой, говорила Надинь.
Марк Семеныч искоса взглянул на жену, которая продолжала раскачивать креслы.
-- Если ты недовольна, ей можно отказать,-- заметил Марк Семеныч.
-- О нет, пожалуйста! я не вмешиваюсь в эти дела: делай как знаешь. Я так только заметила, что гордая осанка этой женщины или девушки мне показалась смешна. Но она очень недурна всё-таки. Я люблю хорошеньких женщин вокруг себя.
Марк Семеныч молчал, рассматривая цветы, стоявшие на террасе.
-- Да, я забыла тебе сказать, что серые лошади мои никуда не годятся. Я хочу вороных.
-- Друг мой, давно ли я купил для тебя серых потому, что вороные не нравились тебе?
-- Мне это нравится! Вы купите мне хороших серых, а не...
-- Но ты знаешь, что просили с меня за двух орловских рысаков, а тебе еще нужна четверка.
-- Вы знаете, что я не люблю вмешиваться в ваши дела,-- небрежно отвечала Надинь.
-- Я тебе бы это советовал, потому что тогда ты, может быть, не была бы так требовательна, тем более что у нас дети.
-- Вот ваш припев ко всему! Ну что могут иметь общего с орловскими рысаками дети? ну какое сравнение? -- горячась, говорила Надинь.
-- Граф Тавровский! -- доложил лакей, явясь в дверях террасы.
Надинь в минуту приняла самое беспечное выражение лица, грациозную позу, и, качнув с силою креслы, которые быстро стали качаться, она повернула голову к двери, где стоял Тавровский (тот самый, с которым мы уже знакомы; но тогда он был моложе, в самом расцвете лет). Он раскланялся с хозяйкой и с хозяином дома и сел возле Надинь, которая сказала:
-- Что нового?
-- Ничего... впрочем, я думаю, это будет ново: я ужасно устал и хочу спать! Представьте, мы вчера скакали верхом вместо жокеев,-- отвечал Тавровский.
-- Какие фарсы вы всё придумываете! и от этого вы не были на даче у князя? -- спросила Надинь.
-- Кто же выиграл приз? -- спросил в то же время Марк Семеныч.
-- Я,-- ответил Тавровский.
-- Значит, целая ночь прошла в поздравлениях?
-- Угадали, и я, как видите, только переменил туалет -- на лошадь и к вам!
-- Браво! -- смеясь, сказал Марк Семеныч.
-- Да вы так превратитесь в самом деле в искусного жокея,-- тоже смеясь, подхватила Надинь.
-- Это кто стоит с mademoiselle Кларой? Неужели мисс Бетси превратилась в такую худенькую и стройную? -- заметил Тавровский, глядя на луг, где бегали дети.
Надинь оправила вуаль на своей голове и довольно резко сказала:
-- Это новая гувернантка, русская.
-- Это что значит? зачем русская? -- спросил удивленный Тавровский, смотря на Марка Семеныча, который с досадою отвечал:
-- Я надеюсь, что моим детям надо уметь говорить по-русски?
-- Mademoiselle Клара, mademoiselle Клара! -- кричала Надинь, махая платком.
Француженка подбежала к террасе и раскланялась с Тавровским.
-- Позовите детей и... как ее...
-- Mademoiselle Анет?
-- Да!
Разговор, разумеется, был на французском языке, на котором Надинь и продолжала, обращаясь к Тавровскому:
-- Я должна вас предупредить, что эта mademoiselle Анет очень смешная особа; она держит себя, как будто она член нашего семейства.
И Надинь засмеялась.
-- Ты привыкла к mademoiselle Кларе и ее манерам, и потому она тебе такой кажется! -- с горячностью возразил Марк Семеныч.
Надинь подняла брови, как бы удивленная чем-то; и, улыбаясь иронически, сказала:
-- Ты так преследуешь mademoiselle Клару, что я начинаю подозревать, что тебе не удалось приобресть ее расположение.
-- Полноте! вы обижаете его! неужели у него такой вкус! -- смеясь, сказал Тавровский.
-- Шутки ваши слишком странны, Надежда Александровна! Вы очень хорошо знаете, что если бы гувернантка моих детей была и красавица, то и тогда бы я не стал заискивать ее расположение.
-- Пуританин! -- смеясь, подхватила Надежда Александровна и шепотом произнесла:-- Тише: она близко.
Mademoiselle Анет в самом деле имела спокойно-величавую походку, которая при ее выразительно-красивом лице невольно бросалась в глаза, -- тем более что возле нее, как угорь, вертелась mademoiselle Клара.
-- Какая хорошенькая! поздравляю! Право, приятно иметь такую гувернантку,-- шептал Тавровский.
Mademoiselle Анет медленно вошла на ступеньки террасы, пустив вперед детей, которые кинулись с распростертыми объятиями к Тавровскому. Mademoiselle Анет осталась на последней ступеньке, спокойно вынося взгляды сидящих.
Марк Семеныч подал стул mademoiselle Анет. Поблагодарив его, она села.
Надежда Александровна тотчас же встала и пошла в гостиную.
Тавровский, играя с детьми, не сводил глаз с новой гувернантки и шепнул Эженю:
-- Ты, я думаю, очень рад, что у вас такая хорошенькая гувернантка?
-- Еще бы! у ней отличные руки и уши. Я попробую снять с нее портрет,-- важно отвечал Эжень.
-- И подари мне.
-- Граф! -- кричала из гостиной Надежда Александровна.
Тавровский нехотя вошел в гостиную и сел в креслы, возле кушетки, на которой полулежала хозяйка дома. Она спросила язвительно:
-- Вы, кажется, тоже были поражены ее надменностью?
-- Она очень хороша собой.
-- Как это скучно! Я вовсе не об этом хочу говорить,-- не без досады перебила его Надежда Александровна.
-- Извините!
С минуту длилось молчание. Надежда Александровна сказала:
-- Ах, как шумят дети!
-- Я скажу, чтоб они шли играть дальше.
-- Не беспокойтесь... Mademoiselle Анет!
Mademoiselle Анет явилась в дверях.
-- Потрудитесь увести детей в сад,-- сказала Надежда Александровна.
Mademoiselle Анет молча пошла.
-- Знаете ли, она у меня с утра, а я еще голоса ее не слыхала: она, кажется, боится говорить. Впрочем, у ней, может быть, дурные зубы.
-- Посмотрите, какие отличные! вот она улыбнулась! -- воскликнул Тавровский.
-- Странно! я заметила, что женщины с дурными зубами все очень серьезны.
-- Везде есть исключения. Вы так проницательны, что, верно, заметили, какая у ней маленькая ножка.
Надежда Александровна вспыхнула, и невольно ее нога быстро спряталась под платье.
Тавровский подошел к дверям террасы и стал глядеть на луг, где бегали дети, mademoiselle Анет и Марк Семеныч. Надежда Александровна тихонько подкралась к Тавровскому и тоже глядела на луг.
В самом деле, было очень любопытно видеть mademoiselle Анет, которая, отбросив свою гордую осанку, резвилась, как дитя. Она ловко изгибалась, обманывая детей, догонявших ее, и вдруг сделала такое движение, что гребенка выпала у ней из косы, и длинные, густые волосы, ничем не связанные, рассыпались по ее плечам. Она силилась вырваться из рук обрадовавшихся детей, чтоб привести свои волосы в порядок, но они не давали ей этого сделать.
-- Какие волосы! как хороша она так! -- сказал Тавровский.
Надежда Александровна кусала губы, щурясь, глядя на луг, и отвечала:
-- Я держу пари, что эта гребенка упала с расчетом.
-- И расчет был верен, потому что она так великолепно-хороша...
-- Мне кажется, что она какая-нибудь колдунья. Посмотрите, как разбегался мой муж: хочет показать, что он еще молод! -- смеясь принужденно, говорила Надежда Александровна.
-- Я пойду тоже бегать! -- сказал Тавровский и кинулся с террасы.
-- Поль! Поль! -- стиснув зубы, кричала ему вслед Надежда Александровна.
Но он не воротился, и лицо ее приняло такое злое выражение, что вся красота ее исчезла. Она кинулась в креслы и с силою стала качаться, потом вскочила, почти бегом пробежала комнату и дернула так сильно за шнурок колокольчика, что кисть осталась в ее руках. Отбросив ее от себя далеко, она сказала отрывисто вошедшему лакею:
-- Мисс Бетси!
Через две минуты вошла, или, лучше сказать, вкатилась, толстая англичанка. Огненные ее волосы были взбиты в мелкие пукли; на голове ее был чепчик с лиловыми лентами, но и он не мог скрыть ее жидкой косы и таких жидких волос, что красная кожа на голове просвечивалась. Она была затянута в пестрое платье, и пышная ее талия была открыта.
-- Детей за класс! -- не отвечая на поклон мисс Бетси, сказала Надежда Александровна и нетерпеливо глядела вслед толстой англичанке. Потом она подошла к зеркалу, оправила вуаль на голове и, приняв спокойное выражение лица, пошла на террасу, мимоходом взяв какую-то книгу. Она уселась в креслы и стала качаться; но покачивание на этот раз было медленно, выражение лица так кротко; ее серые быстрые глаза щурились и наконец закрылись.
В это время Тавровский возвратился к террасе; но голова его была повернута к лугу, где дети плакали, узнав, что им велят идти учиться.
Когда он подошел к ступенькам и увидел дремавшую в креслах Надежду Александровну, он остановился, посмотрел с улыбкой на спящую и повернул назад. Спящая быстро открыла глаза и крикнула:
-- Поль!
-- Я думал, вы спите...
-- Вы куда идете?
-- Назад. Я было пришел ходатайствовать за детей.
-- Останьтесь! -- повелительно произнесла Надежда Александровна.
-- Вы, кажется, считаете меня тоже за ребенка? Но вам трудно будет сладить со мной; я очень капризен и...
-- Разве это вежливо -- убежать и оставить,-- горячась, перебила его Надежда Александровна.
Тавровский, смеясь, в свою очередь перебил ее, сказав:
-- Мы играли с детьми. Вообразите, я было догнал ее и взял за руку: как она на меня посмотрит... Я сконфузился даже.
-- Вы, кажется, слишком много приписываете могуществу ее взгляда; чтоб вас привести в смущение, надо...
Надежда Александровна остановилась и, взяв неожиданно под руку Тавровского, повлекла его к лугу. Подходя к детям, она приняла такой строгий вид, что Марк Семеныч сказал:
-- Надинь, ты не сердись; это я виноват.
Но Надинь не слушала его и строго спросила мисс Бетси по-французски:
-- Что значит, что дети не уведены?
-- Они заигрались! -- подхватила mademoiselle Клара.
-- Maman, позвольте! -- со слезами бормотали дети.
-- Надинь, дай им поиграть еще! -- сказал Марк Семеныч.
-- Вздор! голову мне вскружили своими криками,-- отвечала Надежда Александровна и повелительным жестом приказала детям удалиться.
Мисс Бетси и mademoiselle Клара пошли за детьми. Mademoiselle Анет тоже хотела было следовать за ними; но хозяйка дома остановила ее, сказав небрежно:
-- Вы теперь им не нужны, можете идти в свою комнату.
Марк Семеныч подхватил любезно:
-- Вы, я думаю, устали. Мы, кажется, слишком пользовались вашей добротой. Позвольте, я вас провожу.
-- Mademoiselle Клара, mademoiselle Клара! -- закричала Надежда Александровна, не выпуская руки Тавровского.
Француженка подбежала к хозяйке дома, которая сказала:
-- Прикажите провести ее в ее комнату, -- и, обратись к Марку Семенычу, она поманила его к себе.
Он подошел; жена взяла его под руку и, глядя язвительно то тому, то другому в лицо, молча повела их на террасу.
Комнаты, назначенные для новой гувернантки, были очень милы и удобно меблированы. Одна выходила в сад и была перегорожена занавесью, так что из нее вышла спальня и маленькая гостиная. Другая выходила на двор; в ней была уборная. Из каждой комнаты был выход: из одной -- на двор, из другой -- в сад.
Явилась горничная, очень порядочной наружности, и стала разбирать чемоданы.
Mademoiselle Анет, сев у окна в мягкие креслы, так задумалась, что не замечала Марка Семеныча, стоявшего уже с минуту в дверях и пристально смотревшего на нее.
Mademoiselle Анет, наконец увидя его, быстро встала. Марк Семеныч кинулся к ней, взял ее руку и тихо, с волнением сказал:
-- Простите, простите меня!
-- Что вы, Марк Семеныч!
-- Я виноват: вы...
-- Полноте! -- с принужденною веселостью перебила его mademoiselle Анет, и, придвигая стул к окну, она сказала: -- Садитесь! -- но, как бы опомнясь, улыбнулась, положила руку на спинку стула и продолжала: -- Я еще не привыкла к своему новому положению; но я скоро совершенно войду в него. Эти комнатки очень миленькие, и я...
-- Скажите, может быть, чего-нибудь недостает здесь?
-- Нет, здесь всё так удобно!
-- Я рад, что хоть комнатой вы довольны.
-- Я всем довольна... Ваши дети очень милы.
Марк Семеныч тяжело вздохнул.
Молчание длилось с минуту. Марк Семеныч сказал:
-- Для вас избрана горничная очень порядочная; вы можете быть покойны на этот счет.
-- Благодарю вас.
-- Может быть, вам не нравится, что ваши комнаты очень отдалены от других? Но всё занято, и я думал, что вам здесь будет свободнее.
-- Вы очень добры.
-- Я, кажется, вас стесняю! -- как бы только теперь заметив, что mademoiselle Анет стоит, сказал Марк Семеныч и, раскланиваясь, прибавил: -- Мы будем обедать в пять часов en famille {по-семейному (франц.)}.
Не успел скрыться Марк Семеныч, как mademoiselle Анет вошла в уборную, думая застать горничную; но ее уже не было. Она подошла к окну и, взглянув в него, услышала топанье лошадей и свист бича. Тавровский сидел впереди в четвероместном шарабане, запряженном серыми лошадьми. Надежда Александровна и mademoiselle Клара усаживались на второе место. Шарабан уже двинулся, как Тавровский повернул голову к дамам, верно желая что-нибудь сказать, и его глаза встретились с глазами mademoiselle Анет. Он почтительно приподнял шляпу, отчего женские головы, как бы через электрический удар, повернулись к окну; но mademoiselle Анет успела скрыться.
Эжень был прислан отцом за mademoiselle Анет, чтоб вести ее в столовую. Комната была большая, освещенная сверху. Огромное зеркало вделано в простенке; с боков были этажерки с вазами и разными редкими сервизами. Громадный буфет занимал почти всю ширину стены столовой. Стол был уже накрыт. Все гувернантки и дети находились в ней. Марк Семеныч встретил новую гувернантку в дверях столовой и, приветливо улыбаясь, сказал:
-- Эжень выпросил у меня позволение быть вашим кавалером сегодня. Позволите ли вы ему?
-- Мне очень лестно иметь такого кавалера,-- отвечала mademoiselle Анет и заметила выразительный взгляд, которым обменялись мисс Бетси и mademoiselle Клара.
Явилась Надежда Александровна, разряженная в пух. Рыжеватые ее пукли были распущены и взбиты, но вуаль не покидал ее головы. Слегка прищурив глаза, она окинула столовую и быстро спросила:
-- А где Тавровский?
-- Не знаю! -- отвечал Марк Семеныч.
Хозяйка нахмурилась и с досадою села за стол; она очень мало ела и вдруг спросила Марка Семеныча:
-- Это что значит, что ты на новом месте сидишь сегодня?
-- Мне так лучше!
Надежда Александровна обвела глазами весь стол и остановилась на mademoiselle Анет, которая тоже переменила свой туалет и была одета просто, но с большим вкусом. Целый обед новая гувернантка находилась под взглядами хозяйки.
Mademoiselle Анет нечаянно взглянула в зеркало и встретила глаза Марка Семеныча, устремленные на нее. Она невольно вспыхнула, и яркий румянец не сходил с ее щек в продолжение всего обеда. Когда встали из-за стола, хозяйка тотчас удалилась к себе, mademoiselle Клара и мисс Бетси тоже, a mademoiselle Анет повела детей в сад; оттуда она видела Марка Семеныча, сидящего у себя в кабинете у окна с сигарою.
Дети играли до семи часов. Марк Семеныч явился к ним со шляпою, перецеловал всех, раскланялся с mademoiselle Анет и пошел к террасе. Mademoiselle Анет узнала от детей, что Марк Семеныч с незапамятных времен в семь часов уезжал в клуб, не только в городе, но даже и из деревни.
Должность mademoiselle Анет не была весьма трудна. Дети ее ужасно полюбили, потому что она от них ничего не требовала, кроме веселости. Она изобретала им игры, в которых, казалось, иногда сама не менее их принимала участье. Одно было ей неприятно: это пытливые взгляды и тон Надежды Александровны.
Mademoiselle Клара льстила mademoiselle Анет, навязывала ей свои сердечные тайны, коверкая в разговорах русский язык, перемешанный с французскими фразами. Мисс Бетси сохраняла полное равнодушие к mademoiselle Анет. По-русски она с ней ни слова не говорила; но в ее присутствии она еще сильнее пыхтела. Так что mademoiselle Анет никого не нашла в доме, с кем бы могла сблизиться. Одно существо ей очень нравилось: что mademoiselle Шарлот; но она вечно была занята, и притом, кроме немецкого языка, не умела ни на каком говорить, a mademoiselle Анет его очень плохо даже понимала, и они, встречаясь, только дружелюбно улыбались друг другу. Бедная mademoiselle Шарлот была труженица в доме. Она разливала чай не только детям, но и всем гостям. На ее руках был весь гардероб детей, и за всякое упущение в нем Надежда Александровна очень строго взыскивала.
В несколько времени mademoiselle Анет обжилась в доме; но всё-таки она никак не могла покойно выносить свою роль в гостиной, когда были гости и она должна была присутствовать с детьми. Впрочем, на это была очень понятная причина. Надежда Александровна имела особый дар выискивать случаи делать ей вслух замечания, что она пренебрегла своей обязанностью.
Тавровского mademoiselle Анет видала всякий день и никак не могла иметь настолько власти над собой, чтоб не краснеть при его появлении. Впрочем, Тавровский так был красив собой, умен, любезен, что его внимание и для женщины, очень высоко стоящей в обществе, было бы лестно, не только для гувернантки: mademoiselle Анет в его присутствии чувствовала, что его внимание к ней ставит ее выше всех находящихся в гостиной, потому что все женщины искали одного его взгляда, ловили его слово и он был всюду первый.
Mademoiselle Анет замечала, что внимание его к ней оскорбляло многих и злило; но иногда мелочное мщение -- такое сладкое чувство для женщины! Ее стал беспокоить Марк Семеныч своими наблюдениями за ней, особенно когда она говорила с Тавровским,-- хотя он маскировал их,-- как например: он садился против зеркала и оттуда глядел на mademoiselle Анет или, взяв книгу, делал вид, что читает, но вместо того следил за каждым движением ее. Раз mademoiselle Анет была свидетельницей очень неприятной домашней сцены. Надежда Александровна за столом стала подсмеиваться над Марком Семенычем, что он сделался домоседом и даже забыл клуб. Это была правда; но Марк Семеныч очень разгорячился, и они крупно говорили.
Марк Семеныч в семь часов вечера, каждый день после обеда, усаживал детей в большой шарабан, mademoiselle Анет и mademoiselle Шарлот брались для надзора за ними, и он, сам правя, возил их по парку своему, который был огромен. Раз, когда они катались, их встретил Тавровский верхом с жокеем сзади.
Марк Семеныч заметно был недоволен этой встречей и спросил его:
-- Это как вы сюда попали?
-- Я ехал к вам, и мне вздумалось прогуляться... А вы часто делаете такие прогулки? -- спросил Тавровский, обратись к mademoiselle Анет, которая отвечала:
-- Всякий день; дети очень любят кататься.
-- Где же они? -- озираясь во все стороны, спросил Тавровский.
-- Они с mademoiselle Шарлот собирают травы какие-то, -- отвечала mademoiselle Анет и, любуясь лошадью Тавровского, прибавила: -- Какая красивая у вас лошадь!
Тавровский ехал близко шарабана, со стороны, где сидела mademoiselle Анет, которая потрепала лошадь по шее. Он быстро остановил ее и, наклонясь, поцеловал то место, к которому прикасалась рука mademoiselle Анет. Это было сделано так быстро, что краска, бросившаяся ей в лицо, не успела скрыться, как Тавровский ехал опять возле и, трепля лошадь по шее, говорил вполголоса:
-- Счастливица, счастливица!
И, обратясь к mademoiselle Анет, он спросил ее:
-- Вы ездите верхом?
-- Да! -- отвечала она, не повертывая головы, чтоб скрыть свою краску.
-- Вы ездите? что же вы мне не сказали? -- с упреком подхватил Марк Семеныч.
-- Нет, извините, я первый спросил! -- воскликнул Тавровский и торопливо прибавил, обращаясь к mademoiselle Анет: -- Вы мне позволите быть вашим кавалером?
-- Да я вовсе не думала делать прогулки верхом.
-- Если вы желаете, то каждый вечер можете иметь смирную лошадь и верхом с нами делать прогулку! -- говорил Марк Семеныч, стараясь гнать своих лошадей.
-- Вы напрасно мучите лошадей: моя три приза выиграла! -- смеясь, сказал Тавровский, скача в галоп возле шарабана.
-- С чего вы взяли, что я еду скоро от вас? -- сухо отвечал Марк Семеныч.
И mademoiselle Анет заметила, что руки его дрожали.
Дети и mademoiselle Шарлот с травами ожидали шарабана, который остановился. Тавровский бросил повода своему жокею и высадил mademoiselle Анет, которая стала усаживать детей. Эжень сел с отцом, mademoiselle Шарлот на вторую скамейку, с Софи и маленькими детьми, a mademoiselle Анет на последнюю, с Ольгой.
Тавровский уже занес ногу в стремя, как вдруг кинулся к шарабану, уже двинувшемуся, ловко вскочил в него и сел возле mademoiselle Анет, взяв Ольгу на руки. Марк Семеныч остановил лошадей и сказал:
-- Угодно вам править?
-- Нет, избавьте: вы знаете, я езжу неосторожно, а здесь столько драгоценностей сидит для вас.
-- Я устал, возьмите! -- бросая вожжи, сказал Марк Семеныч.
-- Что вы делаете! -- воскликнул Тавровский, кинувшись из шарабана и схватив под уздцы лошадей, которые хотели тронуться с места.
Марк Семеныч закрыл лицо руками и, повеся голову на грудь, сидел молча.
-- Что с вами? -- иронически спросил Тавровский, подавая ему вожжи.
Дети и гувернантка тревожно глядели на Марка Семеныча, который, подняв голову и тяжело вздохнув, сказал:
-- Вдруг что-то голова закружилась!
И точно, лицо его было бледно.
-- Извините, я не догадался и думал, что вы из вежливости предлагаете мне править.
-- Садитесь возле меня! если опять у меня закружится голова, вы возьмете на себя труд править лошадьми,-- отрывисто сказал Марк Семеныч.
-- С большим удовольствием! -- отвечал Тавровский и посадил Эженя к mademoiselle Анет. Он успел шепнуть ей: "Будьте осторожнее" -- и сел возле Марка Семеныча.
Шарабан помчался. Дети снова заболтали.
Тавровский шутил и всё время ехал лицом к дамам.
В этот вечер хозяйка дома уехала куда-то в гости. Mademoiselle Клара и мисс Бетси ждали их пить чай в комнате, где стояло фортепьяно. Mademoiselle Клара не скрыла своего удивления при виде Тавровского.
Чай прошел очень весело. Дети шумели, играя с Тавровский. Когда окончился чай, он сказал:
-- Mademoiselle Клара, сделайте одолжение, сыграйте англез.
-- С большим удовольствием! Вы будете танцевать?
-- Да, я буду просить мисс Бетси.
И он стал упрашивать ее идти с ним танцевать. Мисс Бетси злилась, пыхтела, дети кричали, смеясь, под игру mademoiselle Клары.
Mademoiselle Анет стояла у фортепьян, разбирая ноты, чтоб скрыть свой смех. Марк Семеныч подошел к ней и что-то вполголоса говорил ей.
Глаза mademoiselle Клары поминутно перебегали от клавишей на Марка Семеныча и mademoiselle Анет, которая смеялась, глядя, как Тавровский танцевал англез с Софи и, подражая толстяку, пыхтел и тяжело прыгал. По окончании танца mademoiselle Клара заиграла вальс и сказала:
-- Эжень, ангажируйте mademoiselle Анет; мы еще не видали, как она танцует.
Начался бал. Дети и большие вальсировали. Марк Семеныч, по просьбе дочери, пошел тоже кружиться.
Тавровский ангажировал mademoiselle Анет, и они минут десять вертелись так, что Марк Семеныч шепнул mademoiselle Кларе:
-- Перестаньте играть: он закружит ее.
Тавровский усадил свою даму, подошел к mademoiselle Кларе и сказал:
-- Вы, верно, устали? извините! Но mademoiselle Анет так легко вальсирует, что я готов целый день с ней кружиться.
И Тавровский, сев за фортепьяно, продолжал играть вальс, тихо напевая его. Глаза его горели, и вся его фигура так была выразительна, что все как бы невольно смотрели на него. Mademoiselle Клара сказала:
-- Спойте что-нибудь!
Тавровский, как бы опомнясь, встал со стула и, указывая на него mademoiselle Кларе, сказал:
-- Подайте пример.
Француженка стала гримасничать, отговариваться, но когда ее перестали просить, она откашлялась и начала петь какую-то итальянскую арию. Голос у ней был очень плох и вовсе не для такого пения: она фальшивила и голос у ней сорвался раза два. Тогда она сказала Тавровскому:
-- Лучше дуэт из "Монтеки и Капулети".
Тавровский согласился, и начался дуэт. Голос у него был сильный и удивительно приятный, метода пения отличная, так что mademoiselle Клару нельзя было слушать. В продолжение всего пения Тавровский не спускал глаз с mademoiselle Анет, стоявшей на другой стороне, против него. Тавровский как будто видел перед собою Юлию и к ней пел. Mademoiselle Анет находилась в странном волнении и, как бы околдованная, не могла свести глаз с него.
Мисс Бетси слушала внимательно пение. Один Марк Семеныч скорыми шагами ходил по комнате. И когда кончился дуэт, он подошел к фортепьяно и сказал:
-- Ну, дети, русскую песню!
Дети обступили отца и запели "Вниз по матушке по Волге..." Даже mademoiselle Клара и мисс Бетси подтягивали. Тавровский тоже пел. Наконец и mademoiselle Анет решилась присоединить свой голос.
-- А-а-а! вы поете? спойте, спойте нам что-нибудь! -- остановясь внезапно, сказал Марк Семеныч, обращаясь к mademoiselle Анет, которая пугливо отвечала:
-- О, я не умею петь!
-- Не может быть! Ну что-нибудь! -- сказал Тавровский.
Дети тоже осыпали ее своими просьбами и поцелуями, так что mademoiselle Анет силою посажена была за фортепьяно.
-- Только с хором! -- сказала наконец mademoiselle Анет, взяв аккорд.
-- Извольте, извольте! -- отвечали ей.
В комнате настала тишина, и mademoiselle Анет, собравшись с силами, неполным голосом запела русскую песню, бывшую тогда в моде.
Хор аккомпанировал ей. Голос певицы всё становился громче, и наконец она запела с таким увлечением и так вела хор, что Марк Семеныч и Тавровский пришли в восторг.
-- Спойте еще что-нибудь! -- говорил Марк Семеныч, когда mademoiselle Анет окончила петь.
Mademoiselle Анет запела романс Офелии. Молчание сделалось страшное. Слезы блестели на глазах Марка Семеныча, мисс Бетси подошла ближе к стулу певицы и, освободив одно ухо из-под чепчика, напряженно слушала. Mademoiselle Анет уже без просьб запела романс Десдемоны из второго акта.
Посреди глубокой тишины вошла в комнату хозяйка дома, только что возвратившаяся из гостей. Кто стоял сзади, заметил ее присутствие и попятился назад, сообщив эту весть соседу; наконец все отошли от фортепьян. Одна mademoiselle Анет ничего не замечала и продолжала петь. Хозяйка дома в эту минуту очень походила бы на Отелло, если б не была рыжевата. Вместо кинжала она коснулась ручкой зонтика до плеча mademoiselle Анет и строго произнесла:
-- Довольно!
Mademoiselle Анет, вскрикнув, соскочила со стула, но опять села на него; страшно побледнев и закрыв лицо руками, она зарыдала. Тавровский кинулся к ней; голова mademoiselle Анет лежала на его груди, и рыдания наполняли комнату.
-- Воды! воды! -- кричал Марк Семеныч.
Все суетились в комнате, исключая хозяйки дома, которая стояла на одном месте и гневно на всех смотрела.
Освежась водой, mademoiselle Анет быстро встала, оглядела комнату и тихо сказала:
-- Я испугалась... впрочем, ничего... это...
Надежда Александровна подошла к зеркалу и, срывая свои перчатки, сказала сердито:
-- Мисс Бетси, уведите детей!
И, бросясь на стул, она нетерпеливо стучала ногой об пол.
Все двинулись из комнаты, исключая Марка Семеныча, который сказал:
-- Надинь!
Но она не слыхала, потому что провожала глазами Тавровского, подавшего руку mademoiselle Анет. Они медленно шли, тихо разговаривая.
-- Надежда Александровна! -- опять сказал Марк Семеныч.
Надежда Александровна быстро повернула голову и так взглянула на Марка Семеныча, что он сделал нетерпеливый жест и, сев у фортепьян, стал барабанить по клавишам.
-- Вы надоели мне с музыкой! -- вставая, сказала Надежда Александровна и, позвонив в колокольчик, прибавила вошедшему лакею: -- Вынести отсюда фортепьяно.
-- Надинь! -- воскликнул Марк Семеныч.
-- Куда прикажете? -- спросил лакей.
-- На чердак!
-- Помилуй, Надинь! как же дети будут учиться?
-- Ну так в детскую! Скорее!
-- Это слишком! Неужели для детей нет комнаты? -- заносчиво начал Марк Семеныч; но его перебила Надежда Александровна:
-- Не от детей, а от пения ваших гувернанток я избавляю себя.
-- Напрасно! она поет очень хорошо! -- сказал Тавровский, входя в комнату.
-- Вы, верно, так заслушались, что забыли ваше слово приехать к Мари? -- язвительно заметила Надежда Александровна.
-- И вы не ошиблись: я так приятно провел время, что...
-- Я не любопытна! прощайте!
И Надежда Александровна вышла из комнаты. Тавровский взял шляпу и сказал Марку Семенычу:
-- Поедемте в клуб!
-- Нет, я буду дома.
-- Об вас все спрашивают, не знают, что думать, и решили, что вы влюблены! -- натягивая перчатки, говорил Тавровский.
-- Кому какое дело, бываю ли я или нет в клубе! -- горячась, отвечал Марк Семеныч.
-- Разве вы не знаете, что партнер так же любопытен, как ревнивая женщина. До свидания!
И Тавровский удалился, а Марк Семеныч долго сидел задумчиво за фортепьяно, склонив голову на грудь; несколько лакеев стояли у дверей и шептались между собой, готовые вынести фортепьяно...
Несколько дней Надежда Александровна не выходила к столу. Все в доме ходили на цыпочках. Марк Семеныч был озабочен и мрачен. Mademoiselle Клара целые дни сидела у больной и занимала роль лектрисы. Мисс Бетси водила к хозяйке дома здороваться и прощаться детей, так что mademoiselle Анет не имела случая видеть больную.
Времени оказалось очень много свободного у mademoiselle Анет, и она занялась чтением маленькой своей библиотеки, стоявшей у ней в комнате в красивом шкапу. Книги были большей частию назидательные, и поля их мелко исписаны карандашом. Писавшая свои заметки особа была очень мрачного настроения духа. Всё говорилось о необходимости жертв, о сладости дружбы; о том же были исписаны целые листы, вложенные в книги. Эти отрывки очень заинтересовали mademoiselle Анет, и она спросила Марка Семеныча, кому принадлежала маленькая библиотека ее.
-- А что? -- спросил он.
-- Может быть, я поступила нескромно, но я прочла заметки в книгах.
-- Как вы их нашли?
-- Мне кажется, тот, кто писал, должен быть очень несчастлив.
-- Вы жалеете о нем?
-- Кто же писал?
-- Это была комната Веры и ее любимые книги; но когда ее не стало, то я в тяжелые минуты часто приходил туда и...
-- Так это ваши...
-- Вас удивляет?
Анет молчала. Тогда Марк Семеныч наставительно сказал:
-- Никто, кроме вас, мне кажется, не знает, какие глубокие раны в моем сердце. Сожаление пустых людей только растравляет их, и потому я стараюсь иметь личину довольную. Да, одни лицемерят, чтоб приняли в них участье, а я, я решаюсь на это, чтоб избегнуть его. Я горд и хочу только одного искреннего участья.
Марк Семеныч мог говорить свободно с mademoiselle Анет: это было после обеда, во время прогулок детей по саду; часто они выходили даже из калитки в поле.
Наконец Надежда Александровна сняла с себя карантин, потому что на ее наружности не было и тени болезни. Она небрежно отвечала на поклон mademoiselle Анет и оставляла ее без внимания, как будто она была невидимкою для нее.
Гостиная Надежды Александровны была полна молодых людей и дам, исключая Тавровского, который не показывался в дом с того дня, как пела mademoiselle Анет.
Однажды, когда садились за стол, лакей известил о прибытии Тавровского. Надежда Александровна так поспешно встала с своего места, на котором она уже сидела, что mademoiselle Клара закашлялась.
Вошел Тавровский. Он раскланялся с хозяйкой и хозяином дома, потом со всеми и сел возле Надежды Александровны, которая приказала поставить ему прибор. Она спросила:
-- Что значит, что вас столько времени не было видно?
-- Я был на охоте.
-- Целую неделю? -- язвительно воскликнула Надежда Александровна.
-- Да.
-- Странно! а Мари мне говорила, будто бы она вас видела...
-- Ошиблась: приняла другого за меня,-- отвечал Тавровский и, обращаясь к Эженю, продолжал: -- Ну что? как идет твое рисованье?
-- Очень хорошо! я теперь рисую головку...-- отвечал Эжень.
-- Портрет с mademoiselle Авет! -- подхватила, смеясь, Софи.
-- Неправда! -- покраснев, перебил ее Эжень.
-- Да, да! ты сам меня спрашивал, похоже ли.
Mademoiselle Анет покраснела.
Мисс Бетси запыхтела и сделала замечание Софи, что она стала говорить очень скоро.
-- Да, это правда, и манеры у ней стали какие-то резкие! -- подхватила Надежда Александровна.
Краска сменилась бледностью у mademoiselle Анет.
-- Немудрено: живость mademoiselle Клары очень увлекательна. Она так грациозна...-- смеясь, сказал Тавровский.
-- Я не беру на себя выговора, потому что Софи, кроме класса, не бывает со мной,-- отвечала mademoiselle Клара.
-- И я тоже! -- заметила мисс Бетси.
Слезы дрожали на ресницах у mademoiselle Анет. Она сидела потупив глаза. За столом вдруг воцарилось молчание.
Младший сын, сидевший возле mademoiselle Анет, вдруг сказал с грустью:
-- Папа, она плачет!
Глаза всех устремились на бедную, сконфуженную mademoiselle Анет.
-- Какая чувствительность! -- презрительно воскликнула Надежда Александровна.
Mademoiselle Анет не выдержала, и слезы ручьями потекли по ее лицу; она едва слышно произнесла извинение и встала из-за стола.
Марк Семеныч, подав ей руку, повел ее из столовой. Возвратись на свое место, он с сердцем сказал:
-- Надинь! это жестоко, это...-- Надежда Александровна смеялась так весело и простодушно, что Марк Семеныч замолчал и нетерпеливо ждал, когда пройдет порыв этой веселости. Он строго продолжал: -- Я вас не узнаю, Надинь.
-- Потому что я вмешалась в воспитание моих детей; но я надеюсь, что имею на это право!
-- Я был бы очень счастлив, если бы вы это давно сделали; но внимание не так должно выражаться.
-- Вы знаете, что я морали не люблю ни читать, ни слушать.
-- Однако! -- возразил Марк Семеныч, весь вспыхнув.
-- Скажите, пожалуйста, нельзя ли мне попробовать убитую вами дичь? -- обращаясь к Тавровскому, сказала Надежда Александровна и этим вопросом прекратила свой разговор с Марком Семенычем, который тотчас после обеда, собрав детей, пошел в сад.
Mademoiselle Клара хотела ему сопутствовать; но Марк Семеныч сказал:
-- Не беспокойтесь: mademoiselle Анет, верно, будет так добра, что исполнит свою обязанность,-- и, обратись к сыну, он продолжал: -- Эжень, сходи к mademoiselle Анет и упроси ее хорошенько, чтоб она вышла в сад.
И Марк Семеныч тоже последовал с детьми за сыном. Он вошел в комнату mademoiselle Анет, которая сидела у окна и, закрыв лицо платком, горько рыдала. Эжень, прибежавший первый, робко стоял в дверях. Марк Семеныч сказал детям:
-- Подите и упросите ее, чтоб она перестала.
Дети бросились целовать и обнимать mademoiselle Анет, которая поспешно вытерла слезы, поправила волосы и сказала:
-- Я готова...
-- Вы и на меня сердитесь,-- сказал Марк Семеныч.
-- Уверяю вас, что, кроме благодарности и удивления моего к вам, я ровно ничего не имею...
-- Вы забыли, может быть, ваше слово разделить со мной тягость воспитания?
-- И я сдержу его, потому что я должна же чем-нибудь заплатить вам за то участье...
-- Боже мой! не говорите со мной так. Вы для меня принесли жертву.
-- Однако зачем их делать свидетелями,-- заметила mademoiselle Анет, потому что дети с большим вниманием слушали их разговор.
И они пошли в сад; но не успели они сделать круг, как к ним навстречу шла Надежда Александровна и ласково сказала, обращаясь к mademoiselle Анет:
-- А я вас искала.
-- Я была в своей комнате,-- отвечала mademoiselle Анет.
Надежда Александровна молча пошла возле нее. Она, казалось, хотела что-то сказать ей, но как бы не решалась... и вдруг она торопливо сказала:
-- Вы, mademoiselle Анет, извините меня, я не хотела вас обидеть! -- И, сказав это, она быстро отошла в сторону и заметила своей дочери, шедшей впереди:-- Как я не люблю на тебе, Софи, этого платья!
Тавровский шел навстречу, и когда он встретил Надежду Александровну, то пытливо взглянул на нее, потом на mademoiselle Анет, которой он сказал:
-- Я к вам с предложением: не хотите ли попробовать мою верховую лошадь? она очень смирная. Mademoiselle Клара уже подпрыгивает на ней и страшно кричит.
-- Благодарю вас! в другой раз.
-- Отчего же вы не хотите? -- заметила любезно Надежда Александровна.
И все пошли на подъезд, выходящий на большой двор, посреди которого был огорожен луг с зеленой травой; в центре его красовались солнечные часы. Mademoiselle Клара, скривив талию, подпрыгивала на аршин от седла, смеялась, поддерживая свою гребенку в косе. Лошадь вели под уздцы, и она шла легкой рысью.
Дети стали проситься тоже сесть на лошадь, когда mademoiselle Клара сошла с нее. Тавровский сел по-дамски и прокатывал поочередно детей; Марк Семеныч ходил возле и останавливал Тавровского, когда тот скоро ехал. Mademoiselle Анет в это время крепче увернула свою косу, на что не без зависти смотрели Надежда Александровна и гувернантки; потом она надела длинную суконную юбку и ожидала лошади, которую подвел к ней Тавровский, спросив ее:
-- Вы как садитесь, с лестницы?
-- Нет, я и так могу,-- отвечала mademoiselle Анет.
Тавровский так приподнял ее, что она с секунду стояла ногой на его руке. Сев на седло, она взяла повода и, оправив платье, повернула лошадь прямо, пришпорила ее и перескочила через перегородку в луг.
Послышались разного рода восклицания.
Тавровский кричал "браво!", Марк Семеныч: "Осторожнее!", дети, прыгая, били в ладоши, а дамы с удовольствием следили за mademoiselle Анет, скакавшей рысью вокруг. Она, казалось, одушевилась, то ехала рысью по-английски, то просто,-- потом, подняв лошадь в галоп, сделала тур, пустила ее во весь карьер и неожиданно остановила перед Тавровским, стоявшим на лугу. Она бросила ему повода и спрыгнула на землю, так что дети вскрикнули, думая, что она упала с лошади. Похвалы сыпались со всех сторон mademoiselle Анет. Надежда Александровна сказала ей:
-- Да, вы удивительная наездница! где это вы выучились так ездить?
-- В деревне, один из моих родственников, хороший кавалерист, учил меня,-- гордо отвечала mademoiselle Анет.
Надежда Александровна подняла брови и произнесла:
-- А-а-а!
Марк Семеныч подошел в это время к mademoiselle Анет и сказал:
-- Нет, я вам больше не позволю ездить верхом: вы ужасно смелы. Как можно, не зная лошади...
-- Ах, как ты скучен с своими моралями! ну, читай их детям! -- перебила его Надежда Александровна и закричала Тавровскому, скакавшему по-дамски: -- Полноте! теперь вы нас не удивите своей смелостью.
Вечер прошел довольно весело. Приехали гости; но mademoisselle Анет удалилась, потому что детям было время идти спать. Прощаясь с детьми, Тавровский успел тихо спросить mademoiselle Анет:
-- Извинялась?
-- Кто? -- невольно шепотом спросила mademoiselle Анет.
-- Кому следовало.
Mademoiselle Анет ничего не отвечала.
Тавровский, взяв на руки Андре и целуя его, сказал ему:
-- Поди и крепко поцелуй за меня мисс Бетси.
-- Не хочу!
-- Ну mademoiselle Клару.
-- Не хочу, не хочу! -- говорил ребенок.
-- Ну а хочешь ли поцеловать mademoiselle Анет?
Ребенок протянул к ней руки. Mademoiselle Анет ждала его, только чтоб уйти, и когда брала Андре от Тавровского, то почувствовала легкое пожатие руки; она в волнении сказала:
-- Вы, кажется, следуете общему примеру и тоже намерены мне делать оскорбления.
И mademoiselle Анет повела детей прощаться к Марку Семенычу.
Тавровский громко воскликнул:
-- Неужели вы это серьезно думаете?
-- Что такое? что такое? -- кричала с другого конца гостиной Надежда Александровна.
-- Mademoiselle Анет обижает меня,-- отвечал так печально Тавровский, что вызвал смех детей.
-- Бедный! а вы не умеете защититься! -- насмешливо сказала Надежда Александровна, подходя к нему.
-- Без вашей помощи -- нет.
-- Чем же она обидела вас?
-- Не хочет ехать верхом завтра со мной.
-- Какая обида! -- с неудовольствием заметила Надежда Александровна.
Mademoiselle Анет гордо глядела на Тавровского и медленно удалилась с детьми.
Не без волнения пришла она к себе в комнату и, усевшись в креслы, о чем-то задумалась, что случалось очень часто с некоторого времени. Вошла горничная и подала ей записку.
-- От кого? -- спросила mademoiselle Анет.
-- Мне подал Сергей, ничего не сказав,-- отвечала горничная.
Mademoiselle Анет распечатала записку и стала читать. Лицо ее покрылось краской; разорвав, она бросила ее на пол и стала в сильном волнении ходить по комнате. Записка была от Тавровского, который писал:
"Вам показалось, что я хотел вас оскорбить. Я согласен, что, может быть, моя шутка была дерзка. Но клянусь вам честью, что в ней и тени не было того, что вы предположили. Это всё меня так поразило, что я чуть не наделал глупостей. Простите, простите меня! Если вы не сердитесь на меня, то покажитесь у вашего окна. Я буду стоять в саду у кустов и простою целую ночь за свою ветреность".
Mademoiselle Анет отослала свою горничную ранее обыкновенного и вышла из своей комнаты, выходящей в сад, в другую. Она пробовала читать, работать, но скоро всё бросала и поминутно ходила в смежную комнату. Она подкрадывалась к окну и, отскакивая от него с ужасом, повторяла:
-- Боже мой, его увидят! что он делает!
Настала ночь. Волнение ее усилилось, тем более что Марк Семеныч, возвратись к себе, имел привычку открывать у себя окно и долго сидел, мурлыча романс Офелии или Десдемоны.
Mademoiselle Анет, дрожа, прислушивалась к малейшему шуму, и сердце у ней забилось сильно, когда окно раскрылось внизу и послышался голос Марка Семеныча.
Mademoiselle Анет поспешно открыла свое окно, махнула платком и тотчас заперла его. Но не успела она это сделать, как чья-то фигура стояла на дорожке и глядела к ней в окно. Mademoiselle Анет, слабо вскрикнув, присела, стараясь скрыться. Она медленно подняла голову и робко взглянула в окно. Фигура всё еще продолжала прохаживаться взад и вперед.
-- Господи, что он делает со мной! -- почти рыдая, воскликнула mademoiselle Анет -- и вдруг кинулась к себе на кровать, потому что кто-то застучал ключом у дверей другой комнаты.
То была горничная, которая, подойдя к двери, робко сказала:
-- Если вы не почиваете, так вот-с записка.
-- Боже мой, опять! -- с сердцем сказала mademoiselle Анет, отворяя дверь.
-- От mademoiselle Клары! -- отвечала горничная. Но записка была от Тавровского. Он писал следующее:
"Я счастлив: вы простили меня; берегитесь: за вами подсматривают и ходят дозором около ваших окон. Чтоб отвлечь подозрение горничной, я велел сказать, что это от mademoiselle Клары. Дайте ей какую-нибудь книгу. Благодарю, благодарю вас".
Mademoiselle Анет отдала горничной книгу и сказала:
-- Ты больше не входи ко мне: я хочу спать.
Но когда горничная ушла, она подкралась к окну и увидала всё ту же фигуру, расхаживающую под окнами.
Mademoiselle Анет пугало всякое сближение с Тавровским, и в то же время она не могла не согласиться, что внимание его льстило ей. Она заметила, что на нее стали обращать особенное внимание, когда она являлась в гостиную с детьми; да она и сама чувствовала, что взгляд и улыбка ее, даже каждое движение приняло какое-то особенно спокойное и гордое выражение. При всей своей живости характера она мало принимала участия в разговорах и очень редко улыбалась. От детей она узнала, что ее прозвали гости: mademoiselle de Fierte. {Гордячка (франц.)} Чем ни старались уязвить ее женское самолюбие многие дамы, внимание Тавровского всё выкупало. В ее присутствии, в гостиной, он бросал всех и постоянно находился с детьми, то есть находился около mademoiselle Анет. Шутки сыпались на него; особенно смеялась над ним Надежда Александровна. Раз, когда mademoiselle Анет удалилась с детьми, Тавровский подошел к кружку хозяйки дома, и она иронически сказала ему:
-- Да вы совершенно превратились в ребенка: только с детьми и говорите.
-- Я очень желал бы, но с условием, чтоб mademoiselle Анет согласилась быть и моей наставницей,-- отвечал Тавровский.
-- Вы ее так избалуете своими пошлыми комплиментами, что я буду принуждена ей отказать от дому,-- тихо сказала Надежда Александровна.
-- Эта мера с вашей стороны очень будет простительна.
-- Это что значит! Неужели вы думаете, что я унижусь до того, чтоб бояться ее красоты! И что в ней хорошего!
-- Всё: рост, взгляд, походка; а уменье держать себя в вашей гостиной -- это показывает очень топкий ум.
-- Так это более сострадание вами руководит? -- смеясь принужденно, перебила его Надежда Александровна.
-- Может быть! Я очень желал бы ее видеть в другом положении: она произвела бы эффект в обществе.
-- То есть вы сожалеете, что уже нет тех волшебников, которые жен рыбаков превращали в графинь! -- изменясь в лице, шепотом проговорила Надежда Александровна.
-- Разумеется, это жаль!
-- И вы бы женились на ней? ха-ха-ха!
И Надежда Александровна громко стала смеяться, как бы желая скрыть свое волнение.
С этого дня она стала выезжать почти всякий вечер, и гостиная ее была пуста, чем Марк Семеныч, казалось, был очень доволен. Гуляя с mademoiselle Анет и детьми, он говорил:
-- Не правда ли, что тихая семейная жизнь гораздо лучше этих пустых собраний, где каждый, являясь, должен запастись большим количеством принужденных улыбок и пошлых фраз. Мне кажется, вы не из числа тех тщеславных женщин, для которых блеск заменяет всё в жизни. Вот я заметил, что вы исключение: блеск не увлекает вас, а пошлые комплименты не удовлетворяют.
Марк Семеныч ошибался или не хотел замечать, каким огнем блестели глаза у mademoiselle Анет, когда она находилась в освещенной, шумной зале, какая гордая улыбка блуждала на ее губах, когда она замечала, что была предметом общего разговора. Нет! Марк Семеныч не понимал ее презрительной холодности ко всему, что ее окружало...
Приближался день рождения Марка Семеныча. Mademoiselle Клара и мисс Бетси учили детей разным поздравительным стихам к этому дню.
Mademoiselle Анет придумала другого рода сюрприз: она из детей и их знакомых составила кадриль в характерных костюмах. Хлопоты были большие для mademoiselle Анет. Она сама заказывала парики. Костюмы шились дома под ее руководством.
Марк Семеныч желал детского бала, а Надежда Александровна и слышать не хотела, и дом готовился к блистательному собранию. Накануне дня рожденья, за обедом, Надежда Александровна сказала mademoiselle Анет:
-- Есть ли у вас платье для завтрашнего дня? Впрочем, вы не стесняйтесь, можете и передать свою должность.
-- Это очень мило! Я уж просил mademoiselle Анет тоже на этот день быть гостьей у меня,-- и, обращаясь к ней, Марк Семеныч продолжал: -- Вы так молоды, что, верно, вам приятно будет потанцевать.
-- Какой лестный комплимент вы делаете mademoiselle Кларе! -- с досадой заметила Надежда Александровна.
-- Я хотел просить mademoiselle Клару об этом же. Мисс Бетси, верно, будет так добра, что возьмет на себя все хлопоты.
-- Я бы с большим удовольствием взялась, но mademoiselle Анет слишком слаба к детям, и я боюсь, что не слажу с ними! -- отвечала мисс Бетси.
-- Я небольшая охотница до танцев и потому могу не передавать своей обязанности,-- сказала mademoiselle Анет Марку Семенычу. Вечером mademoiselle Клара явилась с советами к mademoiselle Анет, как ей следует хорошо одеться. Она сказала:
-- Ma chere {Моя дорогая (франц.)} mademoiselle Анет, вы не знаете, что хозяйка дома очень взыскательна: она не любит, когда гувернантки ее одеты, как гости.
-- Я не условливалась насчет туалета, вступая в дом, и потому оденусь, как мне вздумается,-- сухо отвечала mademoiselle Анет.
-- Вы счастливы: вы можете поступать так, -- со вздохом заметила француженка.
-- А зачем вы делали такие условия, принимая на себя обязанность...
-- Если бы я была на вашем месте, и мне бы легко было пренебрегать ими.
-- Разве наши роли не равны: я гувернантка и вы?..
-- Да, только я... не пользуюсь вниманием.
-- Ни я особенным.
-- Полноте! мы всё видим с мисс Бетси.
-- Да я ничего и ни от кого не скрываю! -- покраснев, с сердцем сказала mademoiselle Анет.
-- С вами очень трудно говорить: вы скрытны и горды. Но это вам самим послужит во вред.
Раскланявшись, mademoiselle Клара ушла.
Горничная рассказала, как от нее выведывала она, какое платье готовит себе mademoiselle Анет для бала. Эти мелочи серьезно заняли mademoiselle Анет, и она долго обдумывала, как бы ей одеться, чтоб было к лицу и эффектно. У ней было приготовлено белое газовое платье; но она примерила еще несколько других и, утомленная, легла спать, верно вспомнив пословицу, что утро вечера мудренее. Она встала рано, потому что была разбужена детьми, вошедшими к ней с mademoiselle Шарлот. Mademoiselle Анет оделась и пошла с ними в поле собирать цветы. У каждого из детей было по пучку полевых цветов, когда они возвратились в сад. Подкравшись к окну кабинета отца, они стали петь, прыгать, крича:
-- Пора вставать, папа!
Марк Семеныч появился в окне: дети кинулись к нему с поздравлениями, подавая наперерыв свои букеты. Отец каждого перецеловал, прижав букеты к своей груди. Он протянул руку к mademoiselle Анет и со слезами сказал:
-- Благодарю вас: вы одни могли только придумать такое милое поздравление.
И он поцеловал у ней руку.
-- Вот вы всё собирались рано встать и идти гулять с детьми: мы вас разбудили,-- говорила mademoiselle Анет.
-- Вы... вы поняли меня вполне! -- в волнении отвечал Марк Семеныч и продолжал, обращаясь к детям: -- Я сейчас выйду к вам.
Через четверть часа он явился в сад, вновь перецеловал детей, и они пошли гулять. Марк Семеныч был ужасно весел и, вдыхая в себя воздух, говорил:
-- Какое утро! такие редко бывают в жизни каждого человека.
После прогулки он пригласил mademoiselle Анет с детьми пить чай у него в кабинете. Тут только mademoiselle Анет увидела одного из лакеев, бывших в дороге. Кабинет Марка Семеныча был очень хорош и имел вид ученый и деловой в то же время.
-- Вот креслы, где я в грустные минуты ищу силы и спокойствия для себя! -- сказал Марк Семеныч, указывая на вольтеровское кресло с подушкой, той самой, на которой mademoiselle Анет спала в дороге, и прибавил: -- Узнали вы эту подушку?
-- Нет! -- отвечала mademoisllee Анет, слегка покраснев от своей невинной лжи.
Марк Семеныч тяжело вздохнул.
Дети были совершенно счастливы. Они везде лазили, всё рассматривали, и Ольга сказала, подойдя к отцу:
-- Папа, пусть твое рожденье будет всякий день.
-- Я бы сам желал этого! -- целуя дочь, отвечал Марк Семеныч, и, обратись к mademoiselle Анет, он прибавил с благодарностью: -- Вы и их делаете счастливыми.
После чаю они все пошли на террасу, где ожидали выхода Надежды Александровны, которая очень поздно встала и вышла на террасу пить чай за общим столом, что она делала только в торжественные дни. Дети поздравляли ее и целовали у ней руку. Она дала знак mademoiselle Кларе и мисс Бетси, которые заставили детей поочередно читать поздравительные стихи рассеянно слушавшему Марку Семенычу. Он, однако, любезно благодарил гувернанток и поцеловал руку у жены, которая, увидя полевые букеты в вазе, сказала:
-- Это что за дрянь?
-- Это мы собрали с mademoiselle Анет для папа, -- отвечал Эжень.
-- Разве вы не могли догадаться и заказать букет садовнику? -- строго спросила Надежда Александровна у mademoiselle Анет.
-- Я более доволен этими букетами, потому что дети сами их составляли,-- отвечал Марк Семеныч.
Надежда Александровна с жалостью взглянула на него и, улыбнувшись, пожала плечами. Помолчав, она сказала:
-- Я желала бы, чтоб дети, не обедали сегодня с нами.
-- Это отчего? -- нахмурив брови, спросил Марк Семеныч.
-- Потому что будет очень много гостей.
-- Я просил не звать никого и желал этот день провести в семействе.
-- Я желала бы знать, когда вы будете довольны, если я что-нибудь сделаю для вас?
-- Благодарю тебя за внимание; но ты знаешь, что я не очень люблю такие важные обеды. Я прошу об одном, чтоб дети обедали с нами.
Целое утро Марк Семеныч был занят визитами, Надежда Александровна -- туалетом, потому что к ней приехала модистка с бальным платьем. Стали съезжаться гости.
Mademoiselle Анет оделась к столу очень просто. Mademoiselle Клара была наряжена страшно и ходила как кукла, боясь измять свое платье. Мисс Бетси затянулась более обыкновенного, отчего еще сильнее пыхтела; а цвет ее лица до того был красен, что равнялся с пунцовой гвоздикой, которою был убран ее чепчик. Сама хозяйка дома была одета с такою роскошью, что трудно описать. Ее плечи и руки, алебастровой белизны, были открыты; но кружевной вуаль не покидал ее головы, в которой были живые розы. Мари, друг ее, была женщина лет двадцати пяти, очень маленького роста, с лицом очень обыкновенным, но зато с улыбкой до того язвительной, что вся ее фигура делалась замечательною. Она тоже была одета пышно, как и прочие дамы, так что mademoiselle Анет в простом кисейном платье своем бросалась в глаза между шелком и цветами. Мари имела привычку глядеть в лорнет, и mademoiselle Анет не раз чувствовала неловкость от уставленного на нее лорнета.
Гувернантки и дети уже собрались в столовой. Марк Семеныч, войдя в сад, с удивлением спросил лакея:
-- Что значит, что я не вижу детских приборов?
-- Сама барыня изволили так распорядиться,-- отвечал лакей.
В это время все вошли в столовую и было уже поздно перекрывать стол. На лице Марка Семеныча резко выразилось неудовольствие. Все уселись за стол,-- дети и гувернантки за особый, стоявший у большого зеркала. Не прошло и пол-обеда, как Тавровский взял свой стул и уселся с детьми подле mademoiselle Анет, с которой он всё время говорил.
Надежда Александровна поминутно поворачивала голову к детскому столу и не раз быстро отворачивалась, потому что mademoiselle Анет, против своего обыкновения, была говорлива.
Дамы, почти все, остались решительно недовольны Тавровским, и Мари, друг хозяйки дома, заметила, что он предпочел стол нянек.
В антрактах Марк Семеныч подходил тоже к детскому столу и говорил шепотом mademoiselle Анет:
-- Да, у вас здесь гораздо веселее.
После обеда все пошли в сад. Тавровский принял участие в играх детей. Почти все гости сошлись посмотреть на них, и mademoiselle Анет с надменностью встречала насмешливые взгляды дам и их презрительные улыбки. Гувернантки, как бы сговорясь, отделялись от нее, и она стояла одна, как бы гордясь своим одиночеством. Она решилась бесить всех и даже слегка кокетничала с Тавровским.
Надежда Александровна наконец сказала:
-- Mademoiselle Анет, вам пора переодеть детей.
Эта фраза была произнесена в ту самую минуту, как она говорила с Тавровский, и произнесена так, что досада заметно вспыхнула в лице mademoiselle Анет; но она тотчас приняла спокойно-гордую осанку и удалилась с детьми.
Когда смерклось, иллюминовали сад. Зала и другие комнаты были освещены. Кареты не переставали подъезжать.
Дети должны были открыть бал. Mademoiselle Анет одела их с такой тщательностью, с таким вкусом, что даже мисс Бетси изъявила удовольствие, когда дети попарно вошли в залу. Туалет mademoiselle Анет был очень эффектен, несмотря на простоту. Белое газовое платье, голова, убранная незабудками, у лифа такой же букет. На ней не было ни браслет, ни лент, ни кусочка блонд, а между тем она казалась одетою роскошно. Она вошла в залу, окруженная детьми, пестро костюмированными, при звуках музыки. Всё, что было в зале, обратило внимание на нее, и общие похвалы посыпались со всех сторон. Mademoiselle Анет расставила детей, и началась кадриль под аплодисманы гостей. Дети танцевали развязно, выделывая разные трудные па; a mademoiselle Анет гордо смотрела вокруг себя, как бы сознавая сама свою красоту. Она была посредине залы одна, и когда кончилась кадриль, гости стали целовать и осматривать детей. Марк Семеныч подошел к mademoiselle Анет. Голос его был нетверд, и он сказал:
-- Я не знаю, как мне благодарить вас.
-- Не правда ли, Софи очень мила с мушками и в напудренном парике; а Серж так смешон маркизом, и как натурально он нюхает табак! Посмотрите, как кокетливо смотрит Ольга,-- весело говорила mademoiselle Анет, окидывая залу.
Лицо ее приняло такое живое выражение, глаза так блестели, что Марк Семеныч глядел на нее с удивлением и сказал:
-- Я вас не узнаю, я поражен!
-- Чем? -- рассеянно спросила mademoiselle Анет.
-- Вы так хороши, вы...
-- А-а-а! вы, кажется, намерены благодарить меня комплиментами.
-- Это -- истина.
-- Бальная!
-- Что же делать, когда...
-- Позвольте вас просить на тур вальса,-- подходя к mademoiselle Анет, сказал Тавровский.
Mademoiselle Анет подала руку; но вдруг она остановилась и спросила:
-- Мне кажется, мы первые начинаем?
-- Так и должно быть: вас все признали царицей бала! -- кружась, говорил Тавровский.
-- Я уверена, что есть много исключений, и Надежда Александровна...
-- Ей же хуже, если она будет не в духе: красота ее требует большого спокойствия.
Они не замечали или не хотели заметить, но никто более не вальсировал. Посадив свою даму, Тавровский подошел к одному молодому человеку и сказал:
-- Что же вы не танцуете?
-- Да никто не хочет: я к трем подходил.
-- Это забавно! они все обиделись! -- смеясь, отвечал Тавровский.
В эту минуту его схватил за руку с волнением какой-то юноша очень приятной наружности и умоляющим голосом сказал:
-- Ради бога, скажите, с кем вы сейчас вальсировали?
-- Это гувернантка дома, mademoiselle Анет.
-- Не может быть! Как ее фамилия?
-- Ах, боже мой! да разве есть у них фамилии! -- подхватила Мари, шедшая мимо, и с своей язвительной улыбкой спросила юношу: -- И вас, барон, она пленила?
И, засмеясь, она пошла дальше.
Барон не спускал глаз с mademoiselle Анет, с которой только и танцевал Тавровский. В одной кадрили он сказал ей:
-- Вы такой производите эффект, что посмотрите на этого несчастного юношу...
-- Где? у дверей?
-- Вы, верно, его заметили!
-- Чем же он несчастлив?
-- Он, увидев вас, сошел с ума.
Mademoiselle Анет засмеялась; но смех ее замер, и она изменилась в лице от следующих слов:
-- Право, он помешался: уверяет, будто он вас видел на сцене.
-- На какой? -- тревожно спросила она.
-- На провинциальной.
Mademoiselle Анет вздрогнула, побледнела и с ужасом смотрела кругом.
-- Вам начинать,-- сказал, делая фигуру, ее кавалер vis-a-vis. {напротив (франц.)}
Mademoiselle Анет спохватилась, но не ту фигуру стала делать и сбила всех. Когда она возвратилась на свое место, Тавровский, взяв ее руку, чувствовал через перчатку, что она была холодна; лицо гувернантки было бледно как полотно.
Когда фигура была окончена, Тавровский, нагнувшись к ее стулу, шепнул:
-- Что с вами? на вас все смотрят.
-- У меня кружится голова.
-- Оставим кадриль.
-- Нет!
И она продолжала танцевать. Тавровский пытливо глядел то на mademoiselle Анет, то на барона, к которому он подошел по окончании кадрили и сказал:
-- Ну что, вы еще уверены, что это она?
-- Еще более; и когда она вдруг побледнела, мне так живо она напомнила Десдемону...
Тавровский взял его под руку, и они, разговаривая, удалились в сад, где долго ходили.
Марк Семеныч, по окончании кадрили, подошел к mademoiselle Анет и, задыхаясь, сказал:
-- Что с вами? вы бледны... Ваш кавалер так дерзок, что от него всего можно ожидать... Что он сказал вам? О, он поплатится!.. Он не ожидает, что за вас вступятся.
-- Право, ничего! -- в смущении отвечала mademoiselle Анет.
-- Вы скрываете! -- стиснув зубы, сказал Марк Семеныч и с горячностью продолжал: -- Нет, я не позволю никому оскорблять нашего дома. Я, я...
-- Ради бога, не делайте сцены ему! -- в испуге сказала Анет.
-- А! вы испугались?
-- Да, потому что мое положение будет смешно, когда вы потребуете отчета у него в том, в чем он вовсе не виноват. Он может подумать бог знает что обо мне.
-- Вы говорите правду?
-- Я никогда, кажется, не подала вам повода сомневаться в моих словах.
-- Что с вами? вы как будто чего-то испугались, танцуя с Тавровский? -- заметила Надежда Александровна, проходя мимо говоривших, и, не дождавшись ответа, ушла.
Mademoiselle Клара тоже подбежала к ней и пугливо, с участием спросила:
-- Вам, верно, ma chere Анет, узко платье? Я вам устрою, что не будет заметно, если его расстегнуть.
-- Благодарю вас. Мне платье не узко; а у меня, верно, от жару закружилась голова, но теперь уж всё прошло,-- отвечала mademoiselle Анет и увидела по этому случаю, до чего за ней все следят.
Она спешила идти танцевать, чтоб прекратить толки, и по-прежнему смотрела спокойно, гордо; румянец появился у ней на щеках. Тавровский ангажировал ее на вальс, давал ей отдохнуть и снова пускался с ней кружиться. Надежда Александровна остановила их, когда они вновь хотели вальсировать, и строго сказала:
-- Mademoiselle Анет, вы, кажется, совершенно забыли о детях!
-- Они с мисс Бетси.
-- Мисс Бетси получает одинаковую плату с вами от меня, и потому...
Mademoiselle Анет быстро оставила Тавровского, сказав ему извинение, и удалилась из залы. Надежда Александровна, торжествуя, глядела ей вслед и улыбалась. Тавровский глядел на нее и сказал:
-- Вы любуетесь ею? Не правда ли, какие у ней плечи, руки, талия!
Надежда Александровна быстро повернула голову и устремила сверкающие глаза на Тавровского, который спокойно продолжал:
-- Вот это женщина! она не нуждается ни в каком прикрытии своих недостатков, она вся...
-- Довольно, довольно! вы наконец выведете меня из терпения! -- дрожа, сказала Надежда Александровна.
-- Неужели вы ревнуете ваших гувернанток к мужу? -- продолжал Тавровский шутливым тоном.
-- Поль! -- задыхаясь и побледнев, произнесла Надежда Александровна, и, завидя mademoiselle Анет, снова появившуюся в зале, она измерила с ног до головы Тавровского и кинулась к ней навстречу; но Тавровский загородил ей дорогу, взял ее за талию и силою увлек в круг вальсирующих. Они с жаром говорили во всё время, пока танцевали.
К ужину Надежда Александровна приказала детям идти спать. Они стали упрашивать отца, который сказал:
-- Надинь, я прошу тебя оставить их для меня; я хочу, чтоб они ужинали со мной.
-- Помилуйте! они болтаются между нами, гувернантки вертятся, прыгают.
И Надежда Александровна гневно посмотрела на стоявшую с детьми mademoiselle Анет.
Марк Семеныч воскликнул с упреком:
-- Надинь!
-- Я вами очень недовольна, mademoiselle Анет, и советую вам вперед более обращать внимание, что вы в доме не гостья, а нянька моих детей! -- выйдя из своей гордой роли, говорила Надежда Александровна.
-- Надинь! Надежда Александровна! вы забываетесь!-- с равною горячностью сказал Марк Семеныч.
-- Не я, а ваши гувернантки забываются! -- отвечала Надежда Александровна и вышла из комнаты.
Эта сцена происходила в столовой в присутствии лакеев, накрывавших стол, и детей. Марк Семеныч совершенно потерялся; но mademoiselle Анет была покойна, и, взяв детей за руки, она тихо сказала ему:
-- Не огорчайтесь! дети пойдут спать.
-- Нет! не ходите, дети: подите ко мне.
И Марк Семеныч, перецеловав их всех, сказал им:
-- Уважайте и любите mademoiselle Анет: она достойна глубокого уважения за свой кроткий характер. С каждым днем мое удивление к вам увеличивается. Я горжусь, что с первой встречи понял вас...
Ужин был накрыт в разных комнатах: в одной -- председала хозяйка дома, а в другой хозяин; дети сидели около него, mademoiselle Анет и Тавровский возле них, а напротив -- барон и другие гости, состоящие из детей и гувернанток. К концу ужина Тавровский поднял бокал и громко сказал:
-- Барон, не хотите ли выпить за здоровье дамы вашего сердца?
-- Извольте!
И барон залпом выпил бокал, смотря на mademoiselle Анет, сохранявшую спокойное выражение лица.
-- Кто? за чье здоровье вы пьете? -- спросил Марк Семеныч, за детским шумом не слыхав тоста.
-- Да вот барон воображает, что здесь есть лицо, очень похожее...
Тавровский говорил протяжно, смотря на mademoiselle Анет, которая страшно изменилась в лице и слегка толкнула локтем Тавровского.
-- Ну что же?..-- с любопытством спрашивал Марк Семеныч.
Но Тавровский наклонился под столом, чтоб поднять салфетку свою, и записка очутилась в руках mademoiselle Анет.
-- Я поражен сходством одной из здешних дам с одной актрисой,-- сказал барон.
-- С кем? на кого она похожа? -- спросил Марк Семеныч.
Но когда отвечал барон, Тавровский поднял ужасный шум: он уронил свой бокал, отодвинул стул и, извиняясь перед mademoiselle Анет, что испортил ее платье, тер его салфеткой, хотя ничего на нем не было. И весь разговор барона с Марком Семенычем был покрыт говором и шумом, производимым Тавровским. Mademoiselle Анет после ужина побежала в сад и при свете шкаликов прочла следующие две строчки, написанные карандашом:
"Я должен вас видеть. Горничная ваша вам очень предана..."
Mademoiselle Анет пугливо спрятала записку на грудь, потому что mademoiselle Клара подбежала к ней и язвительно сказала:
-- Ах, ma chere, что вы здесь делаете? так сыро в саду.
-- Я думаю, и для вас также.
-- Но о моем здоровье некому хлопотать,-- отвечала mademoiselle Клара, и не успела она удалиться, как Марк Семеныч бежал по аллее и озабоченно кричал:
-- Mademoiselle Анет! какое безрассудство -- после жару идти на сырость!
-- Я сейчас уйду.
-- Мне надо с вами переговорить.
-- Завтра.
-- Нет, непременно сегодня.
-- Помилуйте, где же! народ кругом, и я должна вести детей спать.
-- Я велел это сделать мисс Бетси.
-- Марк Семеныч, вы подвергаете меня...
-- Да... вы правы, точно; но, боже мой, целую ночь в неизвестности!.. Это ужасно!
-- Прощайте! я иду к себе.
-- Одно слово! -- И Марк Семеныч сделал умоляющий жест.
Mademoiselle Анет убежала бегом, сказав:
-- До завтра, до завтра!
Войдя к себе в комнату, она заперлась кругом и свободно вздохнула. Стук в двери, выходившие на двор, заставил ее вздрогнуть. Она дрожащим голосом спросила:
-- Кто там?
-- Я-с, пришла вас раздеть,-- отвечала горничная.
-- Не нужно.
-- Мне нужно-с...
-- Иди спать и оставь меня в покое! -- строго закричала mademoiselle Анет; но не успела она окончить фразы, как кто-то тихонько стукнул в дверь другой комнаты.
Голос замер у mademoiselle Анет, и она не знала, на что решиться. Наконец она тихонько подкралась к двери и приложила ухо: тихий стук повторился.
-- Кто там? -- дрожащим голосом спросила она.
-- Это я; узнали ли вы мой голос?
-- Что вы здесь делаете? вы хотите погубить меня! -- в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.
-- Отворите дверь! одно слово.
-- Нет, нет.
-- Для вашей безопасности! умоляю вас.
-- Мне всё равно гибнуть! -- решительно отвечала mademoiselle Анет.
-- Слушайте, mademoiselle Клара всё слышала, что говорил барон: завтра для вас готовится сцена.
Mademoiselle Анет отчаянно вскрикнула и с чувством сказала:
-- Благодарю вас! я скажусь больной.
-- О нет! напротив, будьте веселы; надо отклонить их подозрение.
-- Хорошо.
-- Отворите!
-- Ради бога, уходите! вы разве не знаете, как за мной следят! -- умоляющим голосом сказала mademoiselle Анет.
И долго она оставалась у двери; потом она кинулась к окну, раскрыла его и увидела черную тень, рисовавшуюся в ночном тумане; а вдали бежала женская фигура, и что-то белое на голове довольно ясно отделялось в зелени.
Стук раскрывшегося окна внизу заставил ее вздрогнуть; голос Марка Семеныча послышался в тишине: он уныло напевал романс Десдемоны.
Рассвело, a mademoiselle Анет всё еще не ложилась спать. Эту ночь многие в доме провели беспокойно.
На другое утро бала все долго спали; одна mademoiselle Анет встала в обычный час и вышла с детьми в сад. Она была бледна и задумчива. Происшествия вчерашнего дня так потрясли ее, что она не могла ничего говорить, даже не понимала, о чем ее спрашивали дети, которых наконец упросила оставить ее в покое и заняться чем-нибудь.
-- Я буду с вас рисовать портрет! -- сказал Эжень, усаживаясь на траву против нее.
-- Я -- убирать ваши волосы! -- подхватила Софи.
-- Хорошо, хорошо! -- отвечала рассеянно mademoiselle Анет.
Через несколько минут составилась удивительная группа. Mademoiselle Анет, в своем белом утреннем капоте, с распущенными волосами, в которые Софи, стоя на скамейке, вплетала разные травы и цветы; другие дети, окружив mademoiselle Анет, облокотись локтями на ее колени, полные цветов и трав, и подпираясь рукою в щеку, смотрели на работу сестры своей. Эжень не рисовал, а внимательно глядел на склоненную голову mademoiselle Анет и на ее потупленные глаза. Во всей ее фигуре было столько страдания, что это даже пугало ребенка.
Этой группой любовались две особы: Марк Семеныч и Тавровский. Они друг друга не замечали, потому что их разделяли кусты. Марк Семеныч первый приблизился. Mademoiselle Анет сконфузилась, стала собирать волосы; но Марк Семеныч остановил ее, сказав:
-- Останьтесь так одну минуту, и вы, дети! Покажи, Эжень, твою работу! -- И он взял портфель от сына, сев возле него, и продолжал: -- Позвольте ему поправить его ошибки.
-- Вот картина, достойная кисти великого художника,-- сказал Тавровский, явясь неожиданно из-за кустов посреди глубокой тишины.
Все вздрогнули, a mademoiselle Анет слабо вскрикнула. Марк Семеныч с сердцем заметил:
-- Вы всех перепугали и...
-- ...нарушил такую славную картину. Я завистлив и хочу тоже наслаждаться, как и вы,-- сказал Тавровский, усаживаясь с другой стороны Эженя.
Mademoiselle Анет проворно завернула волосы; но их небрежность имела свою прелесть.
-- Вы рано встали сегодня! -- сказал Марк Семеныч Тавровскому, который отвечал ему:
-- Да и вы не поздно.
-- Я всегда так встаю.
-- И очень понятно.
И они оба замолчали. Mademoiselle Анет встала и объявила детям, что пора идти в детскую. Марк Семеныч и Тавровский последовали за ней. Но каково было общее удивление, когда вдали показалась фигура Надежды Александровны. Все переглянулись, а дети с удивлением восклицали:
-- Maman, maman встала!!
Марк Семеныч пошел вперед. Надежда Александровна сухо кивнула ему головой на его приветствие и не подала ему руки. Она прямо шла к mademoiselle Анет, шедшей с Тавровским; и, не отвечая на поклоны, она заносчиво спросила:
-- Отчего дети не в классе и не с мисс Бетси?
-- Почему они не за классом? я думала, что дети устали после...-- начала mademoiselle Анет, но ее перебила Надежда Александровна:
-- А вы думаете, что они не устали быть ширмами?
-- Надинь! -- взяв жену за руку, сказал Марк Семеныч.
-- Оставьте! мне надоело!
-- Приди в себя! дети! -- говорил Марк Семеныч, изменяясь в лице.
Тавровский напевал что-то и рассматривал паутину на кусте.
-- Mademoiselle Анет, прошу вас прекратить утренние прогулки с детьми -- задыхаясь, сказала Надежда Александровна.
-- Дети, посмотрите, как паук наслаждается мучениями бедной мухи! Не правда ли, как он отвратителен? его надо раздавить! -- сказал Тавровский.
Надежда Александровна побледнела. С минуту она стояла, как бы пораженная чем-то,-- и вдруг она, зарыдав, побежала от аллеи. Странно было видеть эту гордую, насмешливую женщину с повелительными манерами, которая теперь бежала в слезах, как молоденькая девочка.
-- Что с ней? -- как бы не понимая, что делается вокруг него, пугливо произнес Марк Семеныч.
-- Нервный припадок! -- покойно отвечал Тавровский.
-- Идите скорее к ней! -- сказала mademoiselle Анет Марку Семенычу и Тавровскому, а сама быстро пошла с детьми из саду. Сдав детей мисс Бетси, mademoiselle Анет вошла к себе и застала Марка Семеныча совершенно убитого, который при ее появлении в отчаянии воскликнул:
-- Друг мой!
-- Марк Семеныч, я должна оставить ваш дом! -- решительно произнесла mademoiselle Анет.
-- Нет, нет, вы этого не сделаете! это невозможно,-- с ужасом сказал Марк Семеныч.
-- Однако после всего, что я слышала от Надежды Александровны, я разве могу остаться?
-- Неужели я в вас ошибся? неужели у вас нет настолько сострадания ко мне? О нет, нет! я не пущу вас из моего дома! я заставлю уважать вас!
-- Марк Семеныч! -- пугливо вскрикнула mademoiselle Анет, потому что лицо его пылало, слезы текли по его полным щекам; он вдруг упал в креслы, стал рыдать, ломая себе руки. Припадок чувствительности повторился, только еще сильнее, чем в дороге.
Mademoiselle Анет сама плакала, подавая ему воды. Он схватил ее руки и, упав на колени, торжественно сказал:
-- Я... я прошу у вас жертвы.
-- Что могу я сделать?
-- Забудьте всё и простите ей.
-- Марк Семеныч...
-- Сжальтесь! я начинаю терять рассудок!
И Марк Семеныч пугливо схватил себя за голову. Он полусидел на полу.
-- Марк Семеныч! Марк Семеныч! я на всё согласна, придите в себя,-- плача, говорила mademoiselle Анет.
Марк Семеныч медленно встал, оправил волосы; пройдясь несколько раз по комнате, он сел на диван и указал на место возле себя mademoiselle Анет, которая молча повиновалась. После некоторого молчания Марк Семеныч мрачно спросил:
-- Я вчера еще желал спросить вас, считаете ли вы меня за человека, преданного вам искренно?
-- Да!
-- Значит, я могу надеяться, что вы будете отвечать мне откровенно?
-- Да!.. -- не так утвердительно произнесла mademoiselle Анет.
Марк Семеныч тяжело вздохнул, лицо его покрылось бледностью, и он невнятно сказал:
-- Вы... вам нравится Тавровский?
Mademoiselle Анет инстинктивно готовилась к такому вопросу, но не могла не покраснеть, услышав его, и молчала, потупив глаза.
-- Это Дон-Жуан с холодным сердцем; я много знаю случаев...
-- К чему вы мне сделали такой вопрос? разве я подала повод? -- гордо перебила его mademoiselle Анет.
-- О, сохрани вас боже! -- пугливо проговорил Марк Семеныч и, подумав с минуту, продолжал: -- Но вы сами сознаетесь, что этот человек имеет столько разных орудий для своих жертв, что трудно не попасть в его сети.
-- Я не так молода и неопытна, чтоб не заметить этих сетей, если бы даже они были сотканы из паутины.
-- О, не говорите мне этого! Я знал его победы над такими женщинами, которые его ненавидели и... Впрочем, к чему всё это я говорю! вашего слова для меня достаточно. Я покоен: ваша дружба ко мне теперь доказана...
И Марк Семеныч, почтительно пожав руку mademoiselle Анет, вышел из ее комнаты.
Не без страха вошла в столовую mademoiselle Анет и была очень довольна, что хозяйка дома не явилась к столу. Марк Семеныч был весел, но, к удивлению mademoiselle Анет, после обеда, в семь часов, поехал в клуб. Уложив детей спать, mademoiselle Анет возвратилась к себе и нашла на столе записку: она была от Тавровского; вот ее содержание:
"Принимая участие в вашем настоящем положении, я решаюсь известить вас, что есть лицо, способное наделать вам таких оскорблений, которые ничем нельзя загладить. Я беру на себя смелость дать вам совет. Оставьте немедленно этот дом; скажу еще проще: не выходите из своей комнаты ни к чаю, ни к столу... даже если за вами будут присылать. Будьте благоразумны: последуйте моему совету. Если же вы желаете меня видеть и лично услышать причины, почему я решаюсь давать советы, то вы можете меня известить, положив записку на вашу лестницу в сад, на шестой ступеньке внизу" и пр. ...
Эта записка привела mademoiselle Анет в совершенное отчаяние. Она долго думала, наконец написала записку и положила на условленное место.
Ночь она провела очень тревожно и рано утром, встав, оделась и вышла через садовую калитку в поле. Тавровский, спрятавшись за кусты, уже ждал ее. Он радостно пошел к ней навстречу и сказал:
-- Я очень благодарен вам, что вы имели ко мне несколько доверия и решились...
-- Ради бога, скажите, чего я должна ожидать от нее? -- поспешно спросила mademoiselle Анет в сильном волнении.
Наружность Тавровского была встревожена, даже мрачна, и он, иронически улыбнувшись, сказал:
-- Всего, что только может сделать женщина в порывах необузданного гнева.
-- Что мне делать! -- в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.
-- Немедленно оставить этот дом... Я желал вас видеть, потому что хочу вам сообщить...
В это время mademoiselle Анет слабо вскрикнула, указывая на калитку, из которой вышла мужская фигура.
-- Боже мой! что со мной будет! -- побледнев, произнесла она.
-- Идите смело назад. Я вечером буду здесь.
Сказав эти слова, Тавровский скрылся в кустах, а mademoiselle Анет чуть не бегом побежала домой. У калитки она встретила Марка Семеныча, который нисколько не удивился, увидав ее, и сказал:
-- Вы, кажется, как и я, вышли подышать чистым утренним воздухом.
-- Да, я...-- в смущении произнесла mademoiselle Анет.
Марк Семеныч подал ей руку и с участием спросил:
-- Что с вами? вы встревожены?
-- Я скажу вам откровенно, что сначала испугалась, увидя, что кто-то идет ко мне.
-- Бедная, бедная! как вы напуганы! Но я дождусь, что жизнь ваша будет течь тихо и спокойно... О, сколько наслаждения видеть друга своего счастливым и знать, что я один всё это сделал! В этих случаях простителен эгоизм, не правда ли?
Mademoiselle Анет была в таком волнении, что ничего не понимала, что говорил ей Марк Семеныч, и со всем соглашалась.
Она сказалась больной и не выходила к столу и чаю. Вечером она решилась идти опять в поле, но не успела она выйти из калитки сада, как чья-то фигура скользнула по забору и калитка заперлась изнутри. Слезы брызнули из глаз бедной mademoiselle Анет, которая напрасно силилась отворить ее. Прислонясь к забору, она простонала:
-- Боже мой, я погибла!
-- Не бойтесь: я здесь! -- сказал Тавровский.
Mademoiselle Анет радостно кинулась к нему и, рыдая, сказала:
-- Меня заперли!
-- Спешите же оставить дом: вы видите!
-- Куда я денусь?
-- У вас есть человек, преданный вам...
Но mademoiselle Анет не слушала Тавровского... Она задрожала: кто-то раскрывал калитку, и скоро она услышала голос Марка Семеныча:
-- Mademoiselle Анет! вы здесь? где вы?
-- Я здесь! -- в волнении отвечала mademoiselle Анет и, пожав руку Тавровскому, шепнула ему:
-- Я оставлю завтра же этот дом.
И она пошла навстречу к Марку Семенычу, который с удивлением спросил:
-- Что это значит? калитка заперта!
-- Вообразите, я только вышла, как кто-то вошел в нее и запер.
-- Вы пришли для вашего друга?.. Да, нам надо переговорить с вами! -- с чувством пожимая руку mademoiselle Анет, сказал Марк Семеныч.
-- Да, я хотела переговорить! -- с замешательством сказала mademoiselle Анет и умоляющим голосом продолжала:-- Пойдемте домой: за нами следят.
-- Вы правы! против вас и так вооружены!
Вбежав к себе, mademoiselle Анет так была взволнована, что не вдруг заметила mademoiselle Клару, углубившуюся в креслах в темном углу.
-- Что вы здесь делаете? -- с сердцем спросила ее mademoiselle Анет.
-- Меня прислала хозяйка дома за вами; я вас жду уже с полчаса. Где это вы были? -- улыбаясь, спросила француженка.
-- Скажите Надежде Александровне, что я не могу идти к ней... Завтра -- когда угодно.
-- Хорошо, я скажу ей.
И mademoiselle Клара, иронически улыбаясь, вышла из комнаты.
В страшной тревоге провела ночь mademoiselle Анет, решившись твердо оставить завтра же дом Марка Семеныча. На другое утро, выйдя в сад к детям, которые были с гувернантками, чтоб видеть Марка Семеныча, она была поражена следующей сценой. Дети хотели кинуться к ней, но мисс Бетси остановила их и тотчас увела, a mademoiselle Клара презрительно улыбалась, смотря на побледневшую mademoiselle Анет, лицо которой, однако, выражало столько решимости, что ей мог бы позавидовать каждый вождь в критическую минуту сражения.
В это время все собрались в гостиной Надежды Александровны, которая сидела в креслах, допрашивая, всю в слезах, горничную mademoiselle Анет. Несколько лакеев и девушек стояли у дверей. Вошел Марк Семеныч и с удивлением воскликнул:
-- Это что за собрание? -- и, поцеловав руку у жены, он смотрел на нее вопросительно.
-- Очень простое: вы набираете к себе в дом таких гувернанток, что их по ночам нет в комнате,-- язвительно улыбаясь, отвечала Надежда Александровна.
-- Я вас не понимаю! -- изменясь в лице, сказал Марк Семеныч.
-- А вот вы всё поймете. Просите сюда mademoiselle Анет!
Один из лакеев вышел.
-- Что за сцены вы делаете! к чему эти лакеи, горничные у вас в комнате? -- с ужасом оглядываясь кругом, говорил Марк Семеныч.
-- Я должна же позаботиться, кому поручены мои дети.
-- Ваши дети, по-настоящему, не должны были бы никому быть поручаемы, кроме вас!
-- Вы правы! я сегодня убедилась в этом.
Вошла mademoiselle Анет. Вид ее был так покоен и горд, что Надежда Александровна, обратись к mademoiselle Кларе, стоящей сзади ее кресел, сказала по-французски:
-- Какая наглость! -- и продолжала по-русски вопросительным тоном: -- Где вы были вчера вечером, mademoiselle Анет, когда с час вас ждали в вашей комнате?
-- Я гуляла!
-- Ха-ха-ха!.. слышите, гуляла!! как прилично -- одной, ночью!
-- Здесь деревня!..
-- Но вы забыли, что живете не с мужиками.
-- Я это очень хорошо вижу.
-- А позвольте узнать, с кем вы гуляли?
-- Надежда Александровна, удалите детей! -- весь дрожа, заметил Марк Семеныч.
-- Мисс Бетси, уведите их, пожалуйста.
-- И лакеев! -- перебил ее муж.
-- Что до людей, они мне нужны, чтоб уличить вас, ослепленного ее лицемерством.
-- Я запрещаю далее продолжать такие сцены: они -- пятно на чести дома! -- задыхаясь, говорил Марк Семеныч; но Надежда Александровна возвысила голос и сказала:
-- Антон, ты видел ее вчера в поле?
-- Видел-с! -- отвечал Антон.
-- Кто же с ней был?
-- Надинь! -- грозно крикнул Марк Семеныч.
-- Господин Тавровский! -- поспешно проговорил лакей.
-- Лжешь, мерзавец! пошел вон! -- в ярости воскликнул Марк Семеныч, поднял руку, но, как бы опомнясь, указал лакею выразительно на дверь и продолжал: -- Все, все уйдите отсюда! и вас, mademoiselle Клара, прошу оставить комнату! -- и потом, обратясь к Надежде Александровне, он с презрением прибавил:-- Вот до чего вы довели меня, что я чуть в вашей комнате не ударил этого лжеца.
Надежда Александровна сидела потупив глаза. Марк Семеныч был даже страшен в эту минуту.
-- Позвольте мне оставить вас! -- сказала mademoiselle Анет, обращаясь к Марку Семенычу, который в негодовании воскликнул:
-- Да, да, вам нельзя ни минуты оставаться здесь!
Mademoiselle Анет вышла из комнаты, а Надежда Александровна, оставшись одна с Марком Семенычем, как бы себе в оправдание, воскликнула:
-- Она даже не простилась со мной!
-- И имела полное право!
Когда mademoiselle Анет возвратилась к себе в комнату, Тавровский стоял у окна. При виде ее он радостно кинулся к ней, сказав:
-- Боже мой, как они вас мучат здесь! всё готово: уезжайте скорее!
-- Куда? -- с удивлением спросила mademoiselle Анет.
-- Доверьтесь мне! Коляска вас ждет. Вам не должно оставаться здесь ни минуты.
-- Я должна проститься с Марком Семенычем.
-- Этот человек опять вас поставит в затруднительное положение. Бойтесь его: под личиною дружбы...
-- Прошу вас ничего не говорить мне о нем.
-- Извольте! я скажу только одно: вы должны если не для себя оставить этот дом и удалиться от Марка Семеныча, то хоть для бедных детей!
-- Что вы говорите! -- побледнев, воскликнула mademoiselle Анет.
-- Будто вы не замечали ничего!
Дверь с шумом раскрылась, и Марк Семеныч вбежал в комнату. Его взгляд был дик, и он, грозно подойдя к Тавровскому, сказал:
-- Кто дал вам право распоряжаться здесь? к чему эта дорожная коляска?
-- Mademoiselle Анет желает оставить ваш дом,-- покойно отвечал Тавровский.
Марк Семеныч вздрогнул и сказал:
-- Как! Я позволю увезти ее из моего дома!
-- Я думаю, мы имеем равные права... то есть никаких... на mademoiselle Анет.
-- Это по вашему желанию он приехал? -- весь дрожа, спросил Марк Семеныч mademoiselle Анет, бледную и всю в слезах.
-- Нет, я ничего не знала! -- отвечала она.
-- Извольте идти вон отсюда! вы лжец! -- воскликнул Марк Семеныч.
Тавровский побледнел и, стиснув зубы, с минуту не мог ничего сказать, потом, вздохнув тяжело, подошел к Марку Семенычу, сконфуженному от своей горячности, и сказал тихо:
-- Уйдемте отсюда: мы беспокоим mademoiselle Анет (которая сидела на стуле, закрыв лицо руками).
Она долго сидела в таком положении, как вдруг вбежала к ней с воплями Надежда Александровна. Волосы ее были в беспорядке, вуаль упал с головы. Бледная, задыхаясь, она бросилась на колени перед mademoiselle Анет и, хватая у ней руки, невнятно бормотала:
-- Спасите, спасите... дети!.. Они хотят стреляться!..
Голос ее замер, и она упала без чувств на грудь mademoiselle Анет. Как ни был велик испуг гувернантки, но она заметила причину вечного вуаля на голове Надинь: красное родимое пятно было на затылке этой дамы.
Mademoiselle Анет смочила голову водой, натерла виски одеколоном и тем привела в чувство Надежду Александровну. Первое, что она произнесла, открыв глаза, было:
-- Ах, бегите, бегите к нему, умолите его!
-- К кому?
-- К Марку Семенычу,-- рыдая, говорила Надежда Александровна.
-- Отчего же не вы?
-- Я, я всему причиной: я не должна показываться ему на глаза.
Mademoiselle Анет кинулась в кабинет к Марку Семенычу, которого она застала писавшего. При виде ее Марк Семеныч поспешно встал.
-- Вы стреляетесь? -- спросила mademoiselle Анет.
-- Кто вам сказал?
-- Надежда Александровна. Она у меня в комнате.
-- Несчастная...
-- А ваши дети?
Марк Семеныч, закрыв лицо руками, кинулся на стул. Mademoiselle Анет упала перед ним на колени и со слезами сказала:
-- Откажитесь от вашего намерения.
-- Я поступлю подло.
-- Для пустых людей; а каждый порядочный человек, напротив, будет еще более уважать вас. Какого скандалу наделает ваша дуэль!.. Бедная ваша жена, дети... Нет, Марк Семеныч, нет, я, как ваш друг, я не допущу вас до этого!
-- Друг, друг мой! вы требуете моей чести! -- нагнувшись к mademoiselle Анет, говорил Марк Семеныч.
-- Что выше для вас -- честь или долг?..
-- О! пожалейте меня... но что я могу сделать?
-- Помириться!
-- Нет, нет! я слишком оскорблен, я... ни за что первый!
-- У вас будут просить прощенья.
-- Хорошо! на одном условии.
-- Какое?
-- Чтоб вы остались в доме.
-- Марк Семеныч! -- с упреком сказала было mademoiselle Анет, но поспешно прибавила: -- Хорошо, я согласна!
Марк Семеныч встал и, тяжело вздохнув, сказал:
-- Я для вас жертвую моей честью.
-- То есть для вашего семейства?
-- Да...
Mademoiselle Анет вышла из комнаты, оставив в раздумье Марка Семеныча. Надежда Александровна встретила ее в сенях и тревожно сказала:
-- Ну что?
-- Он согласен на примирение, только первый не хочет просить...
-- Благодарю вас, благодарю! -- воскликнула Надежда Александровна, с чувством пожав ей руку, и пошла в кабинет к Марку Семенычу, ласково сказав: -- Приведите, пожалуйста, скорее детей.
Mademoiselle Анет привела детей и, стоя у окна, плакала, смотря на радостные слезы Марка Семеныча при виде детей, тоже плакавших, не понимая отчего; а раскаявшаяся Надежда Александровна рыдала, спрятав голову на его груди.
Mademoiselle Анет удалилась, боясь быть смешной. Вечером у ней всё было готово к отъезду. Она в волнении кого-то ждала. Вбежал Марк Семеныч, запыхавшись.
-- Что, что вам угодно?
И он, как бы ошеломленный, остановился, глядя на чемоданы.
-- Вы уезжаете? -- с упреком сказал Марк Семеныч.
-- Я должна уехать! И вы, верно, сами будете согласны со мной, если я открою вам мою тайну.
-- Что? вы пугаете меня! -- едва устояв на ногах, произнес Марк Семеныч.
-- Садитесь! -- взяв его за руку, сказала mademoiselle Анет.
Они уселись на диване; после нескольких минут молчания mademoiselle Анет с замешательством сказала:
-- Марк Семеныч, простите меня, я... я, поступив в ваш дом, скрыла от вас...
-- Что такое?..
-- Я... я была актрисой.
-- Ну?
-- Я хотела изменить свое занятие, избранное мною по необходимости, чтоб жить независимо...
-- Так барон не ошибся?
-- Вы видите, я не должна и не могу более быть в вашем доме. К тому ж положение гувернантки равно тяжело, как и актрисы. Последнее более независимо, и я решилась вновь поступить на театр.
-- Ну что же! это очень умно! если у вас есть талант, то вы не должны заглушить его. Хорошая актриса так же всюду уважается, как и другие женщины, и их добродетели еще более удивляются, зная скользкий путь, по которому они идут.
-- Итак, я имею ваше согласие оставить ваших детей.
-- Для них будет большая потеря; но вы молоды, и вам надо жить. С богом, с богом, мой друг! Да, мы останемся друзьями... Вы не отнимете у меня права продолжать заботиться о вас?..
-- Благодарю! я очень буду счастлива!
Mademoiselle Анет простилась с Марком Семенычем, который условился с ней видеться на другой же день в Москве, в той гостинице, где они уже виделись прежде. Но когда он приехал в Москву, в гостинице не было mademoiselle Анет. Марк Семеныч был в отчаянии и через два дня поскакал в Петербург, но и там не нашел mademoiselle Анет. Од возвратился, убитый, в деревню. Надежда Александровна очень изменилась в лице и похудела. Она была в хлопотах, собираясь за границу. Передавая мужу новости, она, между прочим, сказала:
-- А ты знаешь, что наша mademoiselle Анет провела всё это время в одной из подмосковных у Тавровского? и теперь куда-то уехала...
Через несколько дней Марк Семеныч проводил свою жену за границу в сопровождении mademoiselle Клары. Мисс Бетси и он остались с детьми на зиму в деревне.