Мертвое озеро - Некрасов Н.А.

Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том 10 книга I
Л., "Наука", 1985
OCR Ловецкая Т. Ю.

Том третий

Часть одиннадцатая

Глава LV

Обмен и размен

Не доехав несколько станций до ВВ, цели своей поездки, Генрих остановился с своим попутчиком для ночлега на постоялом дворе в одном местечке, известном, впрочем, более иных городов по своей значительной ярмарке, продолжающейся по нескольку недель ежегодно. Ярмарка в это время была в полном разгаре, и помещения все были заняты; но Винтушевич, оставив Генриха в тарантасе, пошел переговорить с содержателем, и через несколько минут их провели в особый полусгнивший флигель по двору, который, несмотря на позднюю пору, оживлен был суетней и говором людей разных сословий, толпившихся в тесных промежутках между кибитками, телегами и выпряженными лошадьми. Пройдя по темной и грязной лестнице с расшатавшимися ступеньками и такими же перилами, приезжие вошли в комнату, тесную и неопрятную.
-- Ну, делать нечего, любезнейший сопутник мой! -- сказал Винтушевич Генриху.-- Мы не можем похвастать помещением.
И Винтушевич не без удовольствия заметил унылый вид Генриха, выражавший неприятное впечатление, произведенное на него комнатой.
-- Да ведь нам не жить в ней,-- продолжал он.-- Оставим здесь наши чемоданы и всё лишнее -- и марш в общую залу, а там увидите, как весело! Будет что и закусить!
Но Генрих решительно отказался от общей залы и закуски; Винтушевич ушел один, приказав своему камердинеру приготовить постели и пожелав Генриху доброй ночи.
Постель Генриха скоро была готова, потому что принести и бросить на пол сена, которое кучами было навалено в сенях, накрыть потом сено простыней и бросить подушку было делом одной минуты; но Генрих не торопился в постель. Он отворил окно, выходившее на двор, и лег на него, подложив подушку. Под окнами стоял какой-то шалаш, наскоро сколоченный, где ревел благим матом ребенок, прерываемый звонким женским голосом. Скоро из шалаша кто-то вышел и пробирался в полумраке, между выпряженными лошадьми и телегами, по направлению к крыльцу. С крыльца в то же время раздался хриплый голос.
-- Наконец и ты здесь!
-- Здесь, здесь,-- отвечал другой голос, по которому Генрих узнал своего попутчика.
-- Сидим и играем,-- продолжал первый голос -- Игра шла между своими... -- включил он с некоторою досадою.-- Входит наш Исак Абрамыч и говорит: приехали...
-- Ну, идем, идем! -- перебил Винтушевич.
И они отворили дверь, из которой минутно вырвался гам, пока они проходили в нее.
-- Опять игра! -- невольно проговорил Генрих, отходя от окна, и с заметным беспокойством ощупал боковой карман, в котором хранились деньги.
Беспокойство и разные подозрения насчет своего попутчика начали овладевать им мало-помалу с самой минуты отъезда из Петербурга. Сначала Генрих долго размышлял о сцене с Сашей, происходившей у него в комнате перед отъездом, долго видел ее перед собой плачущую и встревоженную; затем он глубоко вздохнул, как человек, вдруг ощутивший в себе тихое спокойствие и самодовольствие после долгих непонятных волнений.
-- Не вздыхайте, молодой человек! -- заметил с участием Винтушевич.-- Я понимаю ваш вздох... да и кто бы его не понял!.. Девицы-красавицы... ох-ох-ох! Всяк из нас был молод!.. Но терпение и надежда! смелость и решительность!
Винтушевич не смотрел в лицо Генриху и говорил в каком-то самозабвении, отрывисто и скоро, так что Генриху не нужно было трудиться отвечать что-нибудь или требовать пояснений на некоторые восклицания, для него непонятные, но понятные, впрочем, для самого Винтушевича, который, очевидно, действовал по внушению счастливой мысли.
Сделав еще несколько восклицаний в том же роде, вдохновенный Винтушевич рассказал в коротких, но сильных словах историю своей любви, увенчавшейся счастливой развязкой благодаря выигрышу в карты.
-- Замечательно,-- продолжал он в размышлении,-- новичок всегда берет на первую карту, и берет тем вернее чем больше ставит куш! Так случилось и со мной. После игра была переменчива и часто несчастлива, а первый раз взял! Почти всякий из моих знакомых испытал это и в своей игре. Словом: я поставил бы теперь всё что есть на первую карту, если б первая карта могла быть другой раз в жизни!
Генрих между тем употреблял все усилия, чтобы укрыться от искусительного голоса рассказчика, и внимательно вслушивался в топот лошадиных копыт и стук тарантаса; но каждое слово, как будто волшебством каким-нибудь, не только не пропадало в его слухе, но, казалось, повторялось по нескольку раз в воздухе, так что Генриху сделалось страшно, и он робко взглянул на Винтушевича,-- взглянул и вздрогнул, встретив взгляд его, страшно наглый и сопровождаемый улыбкой.
-- Вам, я думаю, тоже поздно испытывать счастие первой карты,-- заговорил снова Винтушевич, смотря куда-то неопределенно вдаль.-- Вы, конечно, играете, и давным-давно!
-- Нет, не играю! -- резко перебил его Генрих и с негодованием рассказал последствия несчастной игры друга своего Гарелина.-- После всего этого,-- сказал он в заключение решительно,-- я уверен, что не буду никогда ни пить, ни играть! -- И, помолчав немного, прибавил, как бы защищаясь от покушений своего попутчика завлечь его в игру: -- Пусть первая карта останется в моей жизни не испытана.
-- И прекрасно, молодой человек! -- воскликнул Винтушевич.-- Иначе предстояло бы больше опасности капиталу добродетельного Августа Иваныча.
Генриху показалось, что эпитет "добродетельного" попутчик произнес насмешливо, и подозрения его усилились. Однако ж не раз после этого подозрения рассеивались, и попутчик казался Генриху честным и почтенным человеком, так что ему становилось совестно за себя. Винтушевич делал самые подробные наставления, как удобнее и лучше распорядиться Генриху, чтоб скорее и успешнее кончить дело Августа Иваныча и возвратиться в Петербург; раз упомянул даже нумер статьи закона, относившегося в покупке недвижимостей. А подъезжая к местечку, в котором нужно было ночевать, Винтушевич очень досадовал, что не может проехать мимо, не останавливаясь, и трогательно описывал радость своего семейства, ожидавшего его с нетерпением.
Припоминая противоречия в характере своего попутчика, Генрих долго не мог заснуть. Он дождался, таким образом, возвращения Винтушевича, который тихо вошел в комнату и осторожно опустился на свою постель, устроенную точно так же, как и постель Генриха, причем Генриху показалось, что попутчик его лег полураздетый,-- новая тема для новых предположений. Однако ж под утро Генрих заснул и проспал почти до полудня. Проснувшись, он прежде всего ощупал карман сюртука, который накануне положил себе под подушку, и, удостоверившись, что в кармане было всё цело, оглядел потом комнату: в ней не оказалось ни попутчика, ни его чемодана. Генрих крикнул в окно, чтоб прислали кого-нибудь дать ему умыться, и сам начал торопливо одеваться. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вошел незнакомый человек средних лет, прилично одетый, и отрекомендовался доверенным от господина Каратулина (имя продавца фабрики), уведомив притом, что попутчик уехал, так как в его услугах не было более надобности. Хриповатый голос доверенного напомнил Генриху лицо, встретившее вчера вечером Винтушевича на крыльце; по, кроме голоса, ничто более не подтверждало этого сходства, и Генрих обрадовался, что наконец избавился от своего двусмысленного попутчика. Однако ж он спросил доверенного:
-- Как же вы узнали, что я здесь?
-- Еще бы! -- отвечал доверенный.-- Вот уж сколько дней сряду я обхожу здесь все гостиницы и постоялые дворы -- наведываться, не приехали ли вы... ведь ваша фамилия Кнаббе?.. Ну так он мне и сказал! -- продолжал доверенный, получив утвердительный ответ от Генриха.-- Боюсь, говорит, не замешкались бы где-нибудь; а мне было кстати сюда ехать, так вот он и просил меня встретить вас и привезти к нему немедля. Делишки-то, видите ли, у него сильно позапутаны, так и торопится поскорее получить деньги.
-- Так едемте скорее,-- сказал Генрих.
-- То-то, что нельзя раньше вечера,-- возразил доверенный,-- нужно мне, видите ли, побывать в двух-трех местах. А мы вот, буде вам угодно, пройдемся вместе по ярмарке, я зайду куда надо, а после пообедаем да под вечерок и отправимся в путь благословясь.
Генрих согласился. Он вышел с своим новым знакомцем и запер свою комнату на ключ, объявив, сверх того, содержателю, известному Исаку Абрамычу, что у него там хранится чемодан: так чтобы цело было всё.
Пройдя несколько шагов от постоялого двора, доверенный спросил у Генриха:
-- А где у вас деньги?
Генрих показал на боковой карман.
-- Хорошо,-- продолжал доверенный,-- а всё ненадежно: случится проходить в толпе -- вырежут. Бывали случаи! -- прибавил он, махнув рукой.-- Мошенников что красного товару на ярмарке; нужно держать ухо востро.
-- Так я спрячу в чемодан! -- сказал Генрих и повернулся назад.
-- Э нет, батюшка! -- возразил доверенный.
-- Что же мне делать? -- спросил Генрих, остановившись в испуге, между тем как доверенный продолжал:
-- Это из огня да в полымя; вы думаете, этот еврей так и будет стеречь ваш чемодан? Ему что? известно: многолюдство!
-- Но что ж мне делать? -- повторил Генрих с нетерпением.
-- А вот что,-- отвечал доверенный, снимая свою шляпу, и, подав ее Генриху, сказал: -- Наденьте-ка!
Не понимая, к чему всё это, Генрих снял фуражку и надел шляпу.
-- Впору? -- спросил доверенный.
-- Впору,-- отвечал Генрих.
-- Теперь глядите сюда! -- таинственно продолжал доверенный, сняв шляпу с головы Генриха и показывая ему ее внутренность.
Генрих стал смотреть. Вдруг дно шляпы быстро отскочило кверху, и за небольшим промежутком Генрих увидел другое дно.
-- Тысячи сберегал! -- говорил доверенный, с торжеством посмотрев в глаза Генриху, который смеялся, очень довольный замысловатым устройством тайника в шляпе.-- Не поручусь,-- продолжал он,-- ни за кого и ни за что, а за шляпу мою ручаюсь: в самых опасных местах сберегала мне всё, что ни клал в нее. Давайте-ка сюда, батюшка, вашу казну!
Генрих вынул пакет с ассигнациями и положил в шляпу между двумя днами, после чего внутреннее дно тотчас захлопнулось к удовольствию Генриха.
Затем Генрих надел шляпу доверенного, а доверенный фуражку Генриха, и они отправились к ярмарке. Генрих, обеспеченный замысловатой шляпой, предался совершенно новому зрелищу, какое представляла ему ярмарка, и не заметил, как прошло несколько часов, пока доверенный выходил, куда ему было нужно. Наконец они проголодались и зашли в трактир, нарочно устроенный на время ярмарки, в самом центре ее, и снаружи походивший на огромный сарай.
Внутренность трактира озадачила Генриха своим гамом и толкотней. В густом табачном дыму, которым наполнена была огромная зала во всю величину сарая, толпилось группами более сотни самых разнохарактерных людей в разнохарактерных одеждах. Разговор шел вдруг в несколько голосов и на нескольких языках. Около стен, за столами, покрытыми грязными скатертями, сидели такие же группы народа и по временам хохотом в несколько голосов совершенно покрывали говор групп, стоявших в разных местах залы, за недостатком стульев. Всё это освещалось сквозь узкие окна слабыми лучами заходящего солнца.
Генрих с доверенным едва отыскали один незанятый стол.
-- Что прикажете-с? -- спросил служитель, махнув полотенцем по столу.
Доверенный потребовал лучший обед и усердно угощал Генриха, как своего гостя. К концу обеда вошел человек низенького роста, с черными, коротко обстриженными волосами, в коричневом фраке с светлыми пуговицами и желтом галстухе. Это был фокусник, занимавшийся, впрочем, также продажею цепочек, перстней, зрительных трубок и фальшивых брильянтов -- за фальшивые же. Фокусник прошел около всех столов, осматривая гостей своими светящимися черными глазами, говорившими о его еврейском происхождении, и через пять минут около него собралась кучка зрителей, которым он начал показывать свои вещицы, забавляя в то же время фокусами.
-- Господа! наичистейший брильянт! -- громко кричал фокусник.-- Большой величины! цена целковый!
К кучке присоединился и Генрих взглянуть на дешевый брильянт, который ярко мелькал перед глазами зрителей, сжатый между большим и указательным пальцем в искусно дрожавшей руке фокусника. Генрих вынул целковый и приобрел эту драгоценность, неизвестно для какой цели. В придачу фокусник показал ему одну из своих штук, кинув на воздух платок, который в ту же минуту исчез неизвестно куда.
-- Небось и чужие платки у тебя так же пропадают! -- спросил один из торговцев, стоявших в кучке.
-- Можно! всякий платок можно! -- отвечал с уверенностью фокусник, не поняв оскорбительного намека, отчего вокруг него тотчас раздался хохот.
Когда Генрих возвратился на свое место, со стола было всё собрано и доверенного уже не было за столом. В зале тоже его не оказалось. Генрих схватился шляпы -- на месте лежала его фуражка. Генрих побледнел, но молчал, как бы боясь удостовериться в страшной догадке, мелькнувшей в уме его в эту минуту. Наконец он подозвал служителя и робко спросил:
-- Куда ушел тот... тот, что вот тут сидел со мной?
-- Ушли-с! -- отвечал служитель.-- Известно, расплатились и ушли! Что прикажете? -- прибавил он, махнув полотенцем по столу и принимая новых гостей.
У Генриха подкосились ноги, и он едва дошел до буфета.
-- Не знаете ли вы... вон того, что там со мной обедал? -- спросил он у буфетчика, который, с засученными рукавами красной рубахи, гремел чайной посудой, расставляя ее на подносе.
-- Чего-с? -- крикнул он, продолжая делать свое дело.
Генрих тоскливо повторил вопрос.
-- А кто его знает, батюшка!
И буфетчик махнул рукой.
-- Да как же это? -- проговорил Генрих и, постояв, вышел из трактира и отправился на постоялый двор, где остановился, осматривая дорогой всех с ног до головы.
На постоялом дворе он получил о доверенном ответы, еще менее удовлетворительные. Но это не могло увеличить его тоски, которая охватила его душу при первой догадке. "Зачем,-- думал себе Генрих,-- честному человеку вдруг уйти куда бы то ни было, не сказав ему ни слова, и притом уйти в шляпе с чужими деньгами". Однако ж он снова возвратился в трактир, где обедал, и снова услышал те же ответы от служителя и буфетчика, который, сверх того, заинтересованный убитым видом и дрожавшим голосом Генриха, спросил:
-- Да вам на что его, батюшка?
-- Как на что! -- отвечал Генрих тихо, как человек, измученный горем.-- Он ушел... в своей шляпе.
Буфетчик выпучил на него глаза в недоумении.
-- То есть в вашей шляпе, хотели вы сказать? -- заметил он, переглянувшись с товарищем, стоявшим за буфетом.
-- Нет, в своей... да там были мои деньги... то есть не мои...
Генрих замолк, вздохнув.
-- Много денег? -- спросил буфетчик, снова переглянувшись с товарищем, вероятно сомневаясь, как, дескать, его деньги попали в чужую шляпу.
-- Сорок тысяч,-- проговорил Генрих машинально и пошел от буфета.
-- Никак совсем рехнулся малый-то! -- сказал буфетчик своему товарищу.-- Слышь ты: сорок тысяч, говорит, в чужой шляпе!
-- А бог его знает,-- возразил тот, провожая глазами Генриха, который между тем выходил вон из трактира,-- может, и впрямь так было.
-- В шляпе! сорок тысяч! -- повторил буфетчик в размышлении и, помолчав, прибавил: -- Эк его угораздило!

Через час Генрих стоял в стороне от ярмарки на мосту небольшой речки. Опершись на перилы, он в каком-то окаменелом положении всматривался в черную неподвижную воду и не замечал проходивших мимо торговцев, которые весело и шумно расходились с ярмарки по своим временным квартирам.