Мертвое озеро - Некрасов Н.А.

Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том 10 книга I
Л., "Наука", 1985
OCR Ловецкая Т. Ю.

Том второй

Часть десятая

Глава XLVIII

Дурные вести

Прошло более полугода с возвращения Тавровского в Петербург.
Утром, часу в одиннадцатом, бодрый старик лет под шестьдесят тихо позвонил у двери великолепной квартиры в С** улице. Ему отворил человек лет тридцати в утреннем костюме -- в халате с шелковыми кистями, в красной феске и шитых золотом туфлях -- и, встретив его с распростертыми объятиями, приветствовал следующими словами:
-- А, Иван Софроныч! добро пожаловать!
-- Здравствуй, Петруша! -- ласково отвечал старик и трижды поцеловал господина в халате и феске.
Иван Софроныч, с тех пор как мы расстались с ним, значительно переменился. Деревенская жизнь, полная здоровой деятельности, видимо пошла ему впрок: он пополнел, во всех движениях его видна была крепость и сила, он смотрел весело, и по изрядно отдувшемуся карману его форменного сюртука заметно было, что он не с пустыми руками прибыл к своему доверителю после двухлетнего управления его имениями.
-- Да что это Петруша? Ты, никак, только еще встал? -- продолжал Иван Софроныч, оглядывая утренний наряд избалованного камердинера, который перед его приходом только что расположился делать свой туалет.-- И как ты чудно нарядился!
-- Здесь не деревня, Иван Софроныч,-- с важностью отвечал камердинер.-- Конечно, в деревне другие порядки, а в столице нельзя,-- у нас еще и утро не начиналось...
Иван Софроныч достал из кармана старинные часы в форме луковицы -- подарок незабвенного Алексея Алексеича -- и, поглядев на них, сказал, покачивая головою:
-- В одиннадцать-то часов! Вон гляди, без четверти одиннадцать.
И он поднес часы к глазам камердинера.
-- А по-вашему небось теперь обедать? -- с презрением возразил камердинер.-- Ха-ха-ха! Вы к барину? -- спросил он.
-- К барину.
-- Ну так раньше двенадцати вряд ли. Да еще коли примет.
-- Ну, меня-то, я думаю, примет,-- с довольной улыбкой заметил Иван Софроныч, ударив рукой по своему правому карману.
-- А вот увидим: каков встанет. А покуда пожалуйте сюда, Иван Софроныч, отдохните; кофейку не угодно ли? А я покамест оденусь.
И он ввел Ивана Софроныча в боковую комнату, которая в уменьшенном и карикатурном виде представляла копию с уборной его барина: в ней также был стол, загроможденный баночками, флакончиками, зеркалами, гребенками, головными и зубными щетками и т. д.; кровать была отгорожена ширмами; у окна стояло старинное треснувшее трюмо. Даже стены не были пусты: Петр украсил их картинками из модных журналов и разных иллюстраций, получаемых его барином.
-- Ефиоп, ефиопина! -- протяжным голосом закричал Петр, садясь перед туалетным столиком и указывая другой стул гостю.-- Одеваться!
Из-за ширмы выбежало маленькое существо, поразившее Ивана Софроныча как цветом, так и видом своей фигуры: то был негр самой чистой породы, с черным лоснящимся лицом, целым лесом курчавых волос и оскаленными зубами. Тавровский достал его за границей.
-- Что, хорош молодец?-- спросил Петр, видя недоумение Ивана Софроныча.
-- Да откуда вы такого достали?
-- Купили. Он, понимаете, привезен с другого конца света. Ефиопией, что ли, называется; да! Это не то что Арапия: Арапия ближе,-- оговорился Петр,-- и народ там не такой черноты; а в Ефиопии все люди такие черные, других и нет,-- оттого и прозвище ему: ефиоп! Первейшей африканской породы! Барину здесь какие деньги давали -- не отдает! И уж не поверите, сколько было с ним хлопот, как мы его сюда везли! Достали мы его еще малым мальчишкой; ничего не понимает, не говорит, всё в лес глядит,-- даже ел мало; и всё ему жарко. Умора! А как поехали, так вот был смех: как станция, остановимся -- ему сейчас и кажется, что совсем приехали,-- начнет раскладываться, и уж как дивится, когда опять поедем! А то еще была смешная история: как въехали мы в Россию, вдруг и выпади снежок. Он, видно, спал в то время, а как проснулся да увидал, что всё бело кругом, обрадовался, заболтал по-своему, руками машет,-- ну, радости такие, что и батюшки! Не выдержал, соскочил с козел и ну подбирать снег... да как хватил руками, так вдруг словно обжегся, кинул, заплакал и опять сел; стал опять такой печальный и всё потихоньку плачет; насилу могли добиться, чего? А ему, видите, и заберись в голову, что не снег, а хлопчатая бумага лежит, какая у них там в полях родится,-- вот и обрадовался: думал, домой в Ефиопию свою его привезли... ха-ха-ха! А как попробовал руками, так и в слезы. Туды же, плакать умеет, черномазая порода!
Петр долго еще описывал чудные свойства "ефиопа" и свои усилия привить к дикому сыну природы необходимое в столице "образование". Должно полагать, однако ж, что труды его наконец увенчались успехом и он наслаждался теперь плодами их, судя по тому, что Петр постоянно ничего не делал, тогда как несчастный дикарь с утра до ночи предавался подметанью и чищенью, снискивая хлеб свой буквально в поте своего черного лица.
-- А сапоги перечистил? -- спросил с важностью Петр у черного помощника.
-- Перечистил,-- отвечал мальчик довольно чисто по-русски.
-- И платье готово?
-- Готово; только фрак да жилеты...
-- Фрак не тронь! где тебе еще фраки чистить? -- с важностью сказал Петр.-- И до жилетов, я уж говорил, не дотрогивайся.-- У меня, Иван Софроныч,-- продолжал он,-- обращаясь к гостю,-- такой порядок: фраки и жилеты всегда сам чищу.
-- Хорошее дело,-- сказал Иван Софроныч.
-- С нежной вещью и обращенье нужно нежное,-- порешил Петр.-- Эй, ефиопина! попроси Матрену Ивановну кофейку сварить. Да щипцы тащи.
Мальчик ушел.
-- ...Что, Иван Софроныч, деревня как?
-- Ничего, Петруша; все тебе кланяются.
-- Здорова матушка?
-- Здорова, да уж больно стара стала; всё только и грезит, как бы тебя увидать, Петруша. Вот бы ты побывал у нее. Да вот она и письмецо прислала.
Иван Софроныч достал письмо и подал Петру.
-- Экое ведь необразование! -- с негодованием воскликнул Петр, прочитав письмо.-- Что вздумала? Видишь ты: "Иван Софроныч скоро назад поедет, так ты бы, Петруша, отпросился с ним побывать". Ха! ха! ха! Ну можно ли вообразить такую вещь...
-- Что ж, Петруша, она стара; видеть тебя хочет, так вот и написала.
-- Деревенщина она! -- возразил Петр.-- Шутка ли, что забрала в голову? Мне барина оставить? Да как же барин без меня? Да она просто с ума сошла. Уж я же ей напишу...
-- Ну, не огорчай ее. Ведь она любя...
-- Любя?.. Да ведь она должна знать, что коли я барину нужен, так как же мне, забившись в такую глушь... да и отпустит ли еще? да и я поеду ли еще, спросила бы. Вот уж подлинно деревенщина! Медведи там у них, что ли, живут, никаких порядков не знают. Что выдумала! Ха! ха!
И негодование камердинера возрастало более и более.
-- Да еще они жалуются,-- сказал Иван Софроныч,-- какие ты им подарки прислал. Матери, слышно, прислал складной футлярчик с пружинкой. "Не знаю,-- говорит старуха,-- что и делать с ним! раскроешь -- словно опахало модное, с перегородочками, а сложишь -- словно блин!.."
Петр расхохотался.
-- Блин! Вот уж подлинно наказание мне с ними, Иван Софроныч! -- сказал он голосом, заискивающим участия.-- Хочешь, чтоб всё получше было, как у добрых людей водится, которые понимают образование, а выходит просто стыдно слышать. Блин! Я ей послал вещь хорошую, ценную и модную, а она говорит -- блин!
И он грустно опустил голову и задумчиво прибавил:
-- Просто срам с ними!
-- Да что же ты ей послал, Петруша?
-- Портмонней,-- отвечал Петр.
-- Как?
-- Портмонней -- ну, в чем деньги носят. Вот такую штучку,-- прибавил Петр и подал Ивану Софроиычу свой кожаный тисненный золотом портмоне, раскрыв его сначала своими неуклюжими, толстыми пальцами, которые, впрочем, были украшены ногтями непомерной длины.
Искоса посмотрев ногти камердинера, которые тот принялся чистить и обтачивать стальной пилочкой, Иван Софроныч сказал, с любопытством оглядывая портмоне:
-- Грешный человек! я и сам в первый раз вижу такую вещь.
Петр пожал плечами.
-- Не знаю,-- сказал он.-- А у нас так ни в чем больше и не носят денег. Вещь хорошая, модная.
-- Так, да ты бы послушал, что старуха говорит. "Прислал,-- говорит,-- сынок механику такую мудреную: пишет, что туда деньги кладут; а какие у меня деньги? коли случится меди гривна-другая, так я и в платок завяжу,-- а бывает, дадут гривенник либо четвертак в лавочку сходить, так я и во рту донесу..."
Петр сделал презрительную гримасу.
-- Ты бы ей, Петруша, лучше ситцу послал либо платок.
-- Нет уж, покорно благодарим! -- возразил Петр.-- Мы не вчера из деревни! Нас учить не приходится... А вот я ей напишу! да уж вперед гостинцев моих она не дожидайся!
-- А ты не сердись, Петруша,-- ну где же ей всё знать? -- сказал кротко Иван Софроныч.
-- Должна знать! А не знает, так молчи! Не умничай! Невежество, необразование, политики никакой нет -- так всё и напишу...
Иван Софроныч стал уговаривать его не огорчать старуху; но Петр твердил свое:
-- Надо же им показать, что значит образование, столица, столичные порядки!
И он пришел в такое раздражение, что готов был тотчас писать грозное письмо. Но пришел негр: принес кофе и щипцы; камердинер принялся пить кофе, а мальчику приказал завивать себя, причем в лице черного слуги выразилось отчаяние: нет сомнения, что он охотно отдал бы Петру свои густые прекрасно вьющиеся волосы, лишь бы избавиться тяжкой обязанности завивать жидкую куафюру камердинера.
-- Ну а что, Иван Софроныч,-- спросил Петр через минуту,-- наши там: Сидор, Пахом, Силантей? Чай, просто в мужиков обратились, мохом обросли? Деревня так и подлинно деревня. А не знавали ли там Татьяну Сывороткину?.. Тише ты, ефиопина! волосы подпалишь! Чему вас там учили в вашей Арапии? щипцов нагреть не умеет! Вишь, как раскалил,-- ну-ка тронь руками, тронь...
И Петр протягивал к нему щипцы. Негр жалобно промычал и попятился.
-- Ну, оставь его, Петруша,-- заметил Иван Софроныч.-- Обожжется!
-- Ничего! -- отвечал Петр.-- Они там по горячему песку босые ходят... Им нипочем...
-- Молод еще,-- заметил Иван Софроныч.-- Надо его и пожалеть...
-- Молод -- не беда,-- возразил камердинер,-- глуп -- вот несчастие! А не прикажете ли цигарочку, Иван Софроныч? -- спросил он, заметив, что управляющий допил свой кофе.
-- Нет, сигарочки не курю, а вот кабы трубочку?
-- Трубочку? -- с презрением сказал Петр.-- Ну нет, трубок не держим; да и кто теперь трубки курит? А вот папироски есть. Подай им папироски.
Черный подал.
-- А я вот, кроме сигар, ничего не курю,-- сказал Петр и, приказав подать себе сигары, которые лежали в двух шагах от него, закурил.
-- Так Татьяну Сывороткину не знали? -- спросил он.
-- Знал,-- отвечал Иван Софроныч, закуривая папироску.-- Она тоже тебя вспоминает; кланяться велела. Славная девушка! -- заключил старик.
-- Хороша! Да что? -- возразил Петр.-- Образования нет!
-- Сохнет, сердечная,-- продолжал Иван Софроныч.-- Всё такая печальная да молчаливая.
-- Сохнет? знаем! -- значительно перебил Петр.
-- Замуж ни за кого не хочет,-- сказал Иван Софроныч.-- И Силантий сватался, и управляющий соседнего барина, немец, молодой такой, уж вот как высох, руку свою предлагал... отказала!
-- Отказала! -- самодовольно повторил Петр.-- Вот как!..
-- И приказный из города сватался... Не пошла!
-- Не пошла! -- повторил Петр.
-- Вот,-- сказал Иван Софроныч.-- И она тоже говорила: кабы ты приехал...
-- И она тоже? Да они, никак, там все с ума сошли!
-- Все тебя там ждут...
-- Ждут? Ну пускай ждут! -- сказал Петр.-- Знать всё знаем, а помочь не можем! -- прибавил он и свистнул.
И, став перед зеркалом, Петр принялся повязывать розовым платочком свою толстую шею; раз пять перевязывал он бант, пока остался им доволен; во всё это время черный слуга, стоя за ним, подобострастно повторял все его движения, поднимался на цыпочки, нагибал голову то влево, то вправо и успокоился не ранее, как увидав, что операция кончилась благополучно. Повязав платок, камердинер снова свистнул и глубокомысленно произнес:
-- Далеко кулику до Петрова дня!
Затем Петр уже довольно скоро довершил свой туалет, надев жилет и сюртук: то и другое, очевидно, не более пяти раз было надето барином и потом перешло в достояние камердинера.
Одевшись, Петр закурил новую сигару и закричал:
-- Ефиоп!
Черный слуга вошел.
-- Газеты принесли?
-- Не знаю.
-- Не знаешь! А спросить нет догадки! Беги, узнай! У нас газеты носят с черной лестницы,-- пояснил Петр Ивану Софронычу.
Через минуту прибежал мальчик с кипой газет и афиш.
-- Вот теперь и почитать можно! -- сказал Петр, разваливаясь в кресле.-- Не прикажете ли? немецкую или французскую?
-- Нет, мне русскую, коли есть,-- отвечал Иван Софроныч.
-- Есть и русская.
Он подал листок Ивану Софронычу, а сам принялся глубокомысленно читать афишу, потом пошевелил и листы газет, сохраняя важную осанку человека занятого и вникающего; пока он читал, у него несколько раз гасла сигара, и по знаку его негр подавал ему каждый раз горящую спичку.
Наконец около двенадцати часов раздался звонок из внутренних комнат. Иван Софроныч вздрогнул и вскочил, как потрясенный электрическим ударом; но Петр встал спокойно и медленно и, собирая газеты, сказал:
-- Рано сегодня! Станет спрашивать, что в газетах... а я и не успел прочесть.-- Что в вашей? -- спросил он, взяв листок у Ивана Софроныча.
-- Да ничего,-- отвечал Иван Софроныч.-- Всё такой вздор пишут.
-- Да о чем?
-- Да всё погоду бранят: говорят, что нехороша; да лавку Бакалейщикова хвалят: говорят, очень хороша.
-- Славная газета! -- сказал Петр.-- Хоть никогда не читай, а как спросит, что в ней -- говори: ничего, либо: лавку хвалят,-- никогда не ошибешься...
-- Да, конечно,-- заметил Иван Софроныч,-- для вашего брата -- лакейства,-- выходит, хороша, а господам, я думаю, скучно: совсем читать нечего в ней!
-- Нет, и им нравится; вот мой барин, прошлого году, два месяца, не поверите, чем занимался: как только тут похвалят балыки ли, семгу, устрицы, вино ли,-- он тотчас посылает купить...
-- И что же? -- спросил Иван Софроныч.
-- Да всякий раз выбрасывали!
Иван Софроныч искоса посмотрел на газету, которая была предметом разговора.
-- Зачем же покупать? -- сказал он.
-- Да уж я пробовал спрашивать. Я, говорит, хочу убедиться, точно ли всё то никуда не годится, что здесь хвалят.
-- Ну?
-- Ну и уверился. Теперь и название ей свое дал... как бишь? да! "Опытный предостерегатель"! А вынеси-ка, говорит, "Опытного предостерегателя" в прихожую... право! так всегда и называет ее!
Звонок раздался во второй раз.
-- Ну, с богом, Петруша! -- сказал Иван Софроныч.-- Так доложи ему, голубчику, что, дескать, управляющий вашей милости, Иван Софроныч Понизовкин, прибыл из Софоновки с отчетом и оброчными суммами и желает представиться.
Петр ушел, а Иван Софроныч начал приводить в порядок перед зеркалом свою физиономию, ожидая, что его сейчас позовут. Но Петр воротился и выразительно произнес:
-- Отказано!
-- Что так? -- сказал удивленный Иван Софроныч.-- Да отчего же?
-- Не в духе,-- лаконически отвечал камердинер.-- Сначала не понял даже,-- прибавил он.-- Какой, говорит, Понизовкин?.. Управляющий, говорю, что в Софоновку изволили послать. А! -- говорит. Ну, пусть в другое время придет -- теперь не время заниматься такими мелочами!
-- Мелочами? так и сказал, Петруша?
-- Так и сказал: мелочами!
-- Да какие же тут мелочи? Сам ты посуди, Петруша,-- возразил Иван Софроныч, горячась, как будто перед ним стоял сам владелец имения,-- полторы тысячи душ, фабрика бумажная, два года никаких доходов не собирали; всё привел в порядок, долги уплатил, фабрику увеличил; до двадцати пяти тысяч будет давать; сенокосы какие; а земля, земля-матушка! да только живи да благословляй бога... и, слышишь ты: всё мелочи!!! Да что же у него не мелочи, скажи, Петруша?
-- Так, Иван Софроныч, да, понимаете: не оттого, а уж такой карактер -- месяц весел, и год целый весел, да вдруг как схватит его сплин... оно, понимаете, по-французски так называется, а по-нашему выходит -- вроде черной немочи,-- так день, два, неделю иной раз лежит, ничего не говорит, никого не велит пускать... почти в рот крохи не берет; разве вдруг спросит бутылку клеко,-- выпьет и опять ляжет и еще сердитее смотрит...
-- Так! -- сказал Иван Софроныч. -- Да отчего же такая болезнь происходит?
-- А господь знает! Случается, приволокнется -- ну, неудачи, что ли? Вот и слег... либо дуэль какая...
-- Дуэль! -- с ужасом воскликнул Понизовкин.-- Разве он и дуэли имеет?
Камердинер захохотал.
-- А то небось нет? Да как мы за границей жили, так, верите ли, месяца не проходило, чтоб не было дуэли. Бывало, придет домой и говорит: собирайся, через час едем! Уж и знаю -- значит, недаром! И всё, понимаете, одна выходит притчина...
Петр лукаво усмехнулся и подмигнул.
-- Господи боже мой! -- произнес Иван Софроныч.-- Да как он еще жив остался!
-- Да ему всё нипочем. Раз десять ранен был -- мигом поправится и марш опять дальше. Да то ли еще? Семнадцать раз ногу ломал -- срастется, и пошел опять, словно ни в чем не бывало!
-- Подлинно чудно! -- сказал Иван Софроныч.-- Ну, и теперь, стало, что-нибудь такое?-- спросил он.
-- Нет, дуэли не было. А вот что: сказать правду, так я знаю притчину.
-- Что такое? -- с живостью спросил Иван Софроныч.
-- Боюсь! не любит, когда я о нем рассказываю.
-- Ну да я никому, а может, пособить сумею.
-- Вряд ли; дело-то, видите, такое...
-- А что?
-- Да уж сказать разве: попроигрался!
-- Проигрался!
-- Да. И денег у нас совсем нет,-- чем платить?
-- Ну, еще не беда. Я привез деньги -- расплатится. А много проиграл, слышно?
-- Да тысяч сто, должно быть.
-- Сто тысяч! -- воскликнул с ужасом Иван Софроныч.-- Ну, не будет столько. Да как же его, сердечного, угораздило? Ведь большая сумма, большая сумма сто тысяч!
Раздался звонок.
-- Ну, прощайте, Иван Софроныч! заходите!
Камердинер ушел к барину, а Иван Софроныч спустился с лестницы и, медленно пробираясь по тротуару, предался соболезнованию о проигрыше Тавровского. Иван Софроныч был так устроен природою, что чужое горе часто трогало его больше собственного, а если он кому-нибудь служил, то уж предавался ему душой и телом. Поэтому проигрыш Тавровского сильно озадачил его, и старик изыскивал в голове своей способы, как бы помочь беде. Ничего, однако ж, придумать он не мог. Тоска напала на него страшная, и он не знал, что делать. Не получив аудиенции у Тавровского, Иван Софроныч вздумал наконец навестить двух его родственников, которых имения находились поблизости имений Тавровского. Ивану Софронычу поручено было собрать и привезти в Петербург сведения о состоянии их. Здесь было больше удачи; старый князь, двоюродный дядя Тавровского, тотчас принял Ивана Софроныча и посадил; но тут ждал бедного старика новый удар. Между разговором князь спросил:
-- А что Павел Сергеич? Видели его?
-- Сейчас был у них, но не видал: сегодня не принимают.
-- Бедный Павел Сергеич! -- заметил князь.-- Ему не до того: проигрался!
-- Слышал, слышал, ваше сиятельство! -- отвечал Иван Софроныч.-- Скажите, какое несчастие! и, говорят, значительную сумму проиграл -- тысяч сто!
-- Сто тысяч! (князь усмехнулся). Хорошо, если б только сто тысяч! Да сто тысяч было еще на прошлой неделе, а теперь, говорят, уж полтораста с лишком.
-- Полтораста тысяч! -- воскликнул с неподдельным ужасом Иван Софроныч.-- Нет, вы изволите шутить, ваша сиятельство!
И он долго не хотел верить.
Понурив голову, сошел Иван Софроныч с лестницы и отправился к другому родственнику. Там опять разговор зашел о Тавровском и его проигрыше, и сердце бедного старика было поражено новым ужасом: родственник объявил, что знает наверное, будто Тавровский в течение прошлой недели и в начале нынешней проиграл с лишком двести тысяч!
Не в духе воротился домой Иван Софроныч.