Три страны света - Некрасов Н.А.

Роман

Верxне-Волжское книжное издательство, Ярославль, 1965
OCR Бычков М.Н.

Часть первая

Глава III

ЗНАКОМСТВО

Жара была страшная. В Струнниковом переулке, и всегда не слишком оживленном, царствовала глубокая тишина. Кругом все, утомленное, расслабленное, бездействовало... Не слышалось ни чириканья воробьев, ни воркованья голубей. Курицы, вырыв себе ямы и спрятав нос под крыло, дремали. Грязная лохматая собака в изнеможении лежала в тени, высунув язык, и тяжело дышала. Только неутомимые мухи, жужжа, крутились в воздухе и безжалостно щекотали собаку; выведенная из терпения, она яростно их ловила с неистовым стуком зубов и проворно глотала...
Переулок приходился почти на краю города, и стук экипажей не мешал слушать всему населению тоненький голос башмачника, который, прилежно работая и пристукивая, пел немецкую песню у растворенного окна; ему тихо вторила молоденькая черноглазая девушка, сидевшая у окна второго этажа. Вокруг нее лежали лоскутки только что раскроенного платья. Но она не слишком прилежно работала, поминутно поглядывая искоса на окно противоположного дома, выкрашенного зеленой краской; при каждом взгляде яркий румянец покрывал ее щеки, хотя окно, возбуждавшее ее любопытство, по-видимому, не представляло ничего особенного. Золотое дерево и огромная старая герань, густо разросшаяся, закрывали его плотною зеленою стеною. Изредка листья колыхались, и тогда только можно было заметить два черные глаза, неподвижно устремленные на девушку.
Было так тихо, будто все замерло в воздухе; солнце только что перешло за полдень и равно на все предметы разливало жгучие лучи. Вдруг пахнул теплый ветерок; солнце ушло за тучу; пыль закружилась на тротуаре и на улице, как бы вальсируя. В одну минуту стало темнее; пыль, вертясь, поднялась столбом, кверху; рамы застучали и заскрипели, покачиваясь.
Девушка так была занята, что нечаянный стук рамы заставил ее вздрогнуть; ветер с силою рванулся к Ней в комнату, лоскутки разлетелись по полу, а рукав, лежавший на окне, легко взлетел на воздух и вертелся по прихоти ветра...
Она вскрикнула и печально следила за рукавом. Из зеленого дома выбежал высокий молодой человек, одетый очень небрежно, и, как исступленный, пустился ловить кисейный рукав, который, то опускаясь до мостовой, то взвиваясь высоко, будто дразнил своего преследователя, не даваясь ему в руки; длинные волосы молодого человека развевались по ветру, и пыль засыпала ему глаза.
Девушка следила за каждым его движением с таким же участием и замиранием сердца, с каким красавица средних веков не сводила глаз с турнира, где сражался ее избранный.
Наконец молодой человек устал, и движения его стали медленнее; но вдруг он высоко подпрыгнул, ловко схватил рукав и с торжеством побежал назад.
Девушка радостно вскрикнула и, покраснев, проворно скрылась от окна.
Волнение на улице между тем увеличилось; курицы, кудахтая и махая крыльями, побежали под ворота; некоторые забились под лавку у ворот одного дома и, нахохлившись, стояли рядом в боязливом ожидании; собака лениво встала, чихая от пыли, и, вытянувшись, тоже нырнула за курами под ворота. Из многих окон выставились руки, и рамы со стуком начали запираться.
Глухие удары грома изредка потрясали окна; грозная туча медленно надвигалась, - становилось почти темно.
Но не все слышали удары грома и видели тучу - предвестницу сильной грозы.
Молодой человек робко вошел в комнату черноглазой девушки. Светлая горница, очень чистенькая, комод с туалетом, шкаф, диван, соломенные стулья, - вот что увидел молодой человек; но он почувствовал такую неловкость, как будто очутился во дворце.
- Кто там? - спросила девушка, не поворачивая головы и продолжая шить, по-видимому, очень прилежно.
Человек спокойный мог заметить в ее голосе волнение; но гостю было не до наблюдений: сам сильно взволнованный, он отвечал, тяжело дыша:
- Я-с. - Ах! - вскрикнула девушка и повернула к нему свое розовое личико.
Так они довольно долго смотрели друг на друга в молчании.
- Вот рукав, - первый начал молодой человек.
Он подал ей рукав. Она сказала:
- Как я вам благодарна!.. я боялась, чтоб он не запачкался!
- Нет, он только немного в пыли... И какой миленький рисунок; верно...
- Это чужое! - перебила его девушка и, не зная что еще сказать, вдруг спросила: - А вы далеко жи...ве...те?
Она страшно покраснела и едва могла договорить свой вопрос.
- О, очень близко! вот-с, вот мое окно, с зеленью. И он лукаво посмотрел на девушку.
- Вы любите цветы? - спросила она.
- Очень; только это хозяйские; я так уж с ними и нанял. А вы любите?
- Люблю; это все моего сажанья; вот я посадила лимонное зерно: посмотрите, как выросло в год!
И она подала молодому человеку отросток лимонного дерева.
- Да-с, очень большое...
Запас для разговора вдруг истощился. Наступило долгое молчание.
- Садитесь, - сказала девушка, подвигая стул своему гостю.
- Благодарю, мне пора домой...
В то самое время ярко сверкнула молния; они оба вздрогнули; девушка перекрестилась. Страшный удар грома потряс ставни.
- Ах, какая гроза! - воскликнула девушка, бледнея.
- Вы боитесь грому? - спросил гость.
- Нет, это так... вдруг, неожиданно... я оттого испугалась.
Удары грома повторялись чаще и чаще, и вдруг дождь хлынул рекой, барабаня в крышу, стекла и железные подоконники.
- Какой дождь!
- Теперь уж гроза не опасна.
- Садитесь, переждите! - весело сказала девушка.
Дождь дал ей право на беседу с молодым человеком, и она почувствовала себя свободнее.
- Не беспокойтесь!.. Не вынесть ли на дождь ваш отросточек?
- Ах, нет! - с живостью возразила девушка и прибавила: - его могут разбить.
- Кто же смеет его разбить? - угрожающим тоном спросил молодой человек.
- Да моя хозяйка: она такая сердитая.
- А, так она вам надоедает? - спросил молодой человек.
- Нет; но она все ворчит, а я не люблю с нею говорить.
- А дорого вы платите за квартиру?
- Двадцать рублей с водою, да только она не дает воды: я плачу особо мальчикам башмачника. А, да вот и ее голос; верно, свои цветы выставляет.
Девушка отворила окно и нагнулась посмотреть. Башмачник, белокурый немец, низенького роста, с добрым выражением лица, стоял на тротуаре и поправлял свои цветы: два горшка месячных роз. Он промок до костей, и лицо его приняло такое жалкое выражение, что молодой человек, улыбаясь, сказал:
- Посмотрите, немец-то как измок. - Да!
И девушка тоже улыбнулась.
Башмачник, очевидно, был в сильном волнении: вымоченные, почти белые волосы прилипли к его бледному лицу, которому внутренняя тревога сообщала выражение тупости. Он давно уже стоял здесь - с той самой минуты, когда молодой человек пробежал к его соседке, - и, казалось, не замечал ни ударов грома, ни проливного дождя.
Увидав, что на него смотрит девушка, башмачник начал в смущении ощипывать с своих роз сухие листья.
- Эй, Карло Иваныч! Карло Иваныч! - басом кричала ему толстая женщина, высунувшись в окно нижнего этажа.
То была владелица дома - мещанка Кривоногова, перезрелая девица, особенно замечательная цветом лица: широко и безобразно, оно было совершенно огненное; рыжие, чрезвычайно редкие волосы ее росли тоже на красной почве; маленькая коса, завязанная белым снурком, торчала, как одинокий тощий кустик среди огромной лощины. Плечи хозяйки были так широки, что плотно врезывались в окно, на котором она лежала грудью.
Встревоженный башмачник не слыхал нетерпеливых криков девицы Кривоноговой.
- Вишь, немчура проклятая! еще и глух! Эй, Карло Иваныч! - повторила, она голосом, который напомнил соседям недавний удар грома.
- А? что?
И маленький немец завертелся на все стороны.
- Сюда! ха, ха, ха! чего испугался?
- Что вам, мадам?
- А вот что, гер! коли уж вам пришла охота мокнуть вместе с цветами, так возьмите ушат да и подставьте его к трубе. Вишь, какая чистая вода! а мне не хочется платья мочить.
Башмачник теперь только заметил, что вымок так же, как и его цветы. Он с ужасом взглянул на свое чистенькое платье и бросился со всех ног в комнату, позабыв даже цветы.
- Экой шальной, прости господи!
Красная хозяйка плюнула, не без труда вытащила из окна свои пышные плечи, и скрылась.
Через две минуты девочка и мальчик лет шести весело выкатили кадку на улицу и поставили ее под трубу. В трубу с журчаньем стекали ручьи. Крупный дождь сменился мелким; петухи запели, важно выступая; воробьи радостно припрыгивали и чирикали; голуби, воркуя, утоляли жажду. Воздух очистился, и на мраморном небе явилось солнце, играя в больших лужах, которые неподвижно стояли среди улицы.
Девочка долго любовалась отражением неба в луже и сказала своему брату:
- Феда, а Феда! хочешь, я пройду по небу?
- Ну-ка, пройди, Ката.
Дети картавили.
Девочка высоко подняла платье и пустилась прохаживаться по луже с громким смехом; брат не вытерпел: принялся за то же, - и веселый смех детей звонко раздавался в чистом воздухе.
В слуховом окне зеленого дома показался толстый мальчишка лет девяти, с большими красными ушами, басом закричал на детей: "Что вы шалите?" и спрятался. Дети вздрогнули и кинулись вон из лужи; они в недоумении осматривались кругом, - вдруг красноухий мальчишка снова выглянул; дети показали ему язык; он бросил в них черепком.
- А, красноухий!
И дети силились длинней выставить свои крошечные красные язычки.
Между тем лохматая собака похлебала из лужи; но, видно, грязная вода не удовлетворила ее: пользуясь суматохой, она принялась жадно лакать из ушата.
Ссора прекратилась; дети кинулись к собаке с угрожающими жестами, крича: "Розка! Розка!", но вдруг они стали ласкаться к ней, заметив хозяйку, показавшуюся в окне.
- Ката! увидит! - говорил мальчик.
- Нет, не гони Розку, Феда.
И девочка своим маленьким туловищем защищала Розку, которой огромная, неуклюжая фигура совершенно не соответствовала нежному названию.
- Эй, что шалите! - крикнула хозяйка, плотно улегшись в окно.
И собака и дети вздрогнули. Розка даже не решилась облизать свою мокрую морду и смиренно села на задние лапы.
- Что же вы не тащите воды в кухню? а? шалить? вот я вас!
И хозяйка скрылась.
- Понесем, Ката! - робко сказал мальчик.
И они старались сдвинуть ушат, но он только покачивался, вода плескалась.
С большим усилием, и то боком, прошла в калитку краснорыжая хозяйка, держа в руках две шайки, некогда украденные ею в бане.
Широкое пестрое ситцевое платье обрисовывало очень ясно ее гигантские формы; ее красная шея, вся в складках, была полуоткрыта; один бок платья, заткнутый за пояс, давал возможность видеть два огромные красные столба, которые по своей крепости могли сдержать какое угодно здание. Босые ее ноги были обуты в истоптанные полуботинки.
- Ах, вы, лентяи! видите, вода через край льется, а не тащите в кухню! - на всю улицу кричала хозяйка.
- Мы не можем, тетенька! - в один голос сказали испуганные дети.
- Не можете! а шайки отчего не взяли, а?
И хозяйка гневно вручила каждому по шайке. Дети, почерпнув воды, поплелись к калитке.
- Тише, не плещите! - повелительно командовала хозяйка, а сама поглядывала на верхнее венецианское окно зеленого дома. Заметив красноухого мальчишку, она радостно закричала:
- Митя! а Митя!
- Ась? - выглянув, сказал мальчишка.
- Что ты делаешь на чердаке?
- С котятами играю.
И мальчишка показал из слухового окна маленького котенка, которого держал за шею.
- Кинь-ка сюда его! ха, ха! - говорила хозяйка.
- Не смею: тятенька услышит.
- А он спит?
- Спит.
- Ну, так не услышит; брякни-ка его, брякни!
И хозяйка делала выразительные жесты. Мальчишка, ободренный хозяйкой, вышвырнул на крышу всех котят, и они с мяуканьем начали карабкаться по ней.
Вдруг венецианское окно стукнуло: высунулась небритая фигура в белом вязаном колпаке, в старом халате, и старалась заглянуть на крышу.
- Эй, кто там? Митька, что ли? а? кто котят трогает? - кричал с озабоченным видом Доможиров, обладатель дома и мальчишки, который, притаясь, спрятался за трубу.
- Что это вы, никак спите? - сказала хозяйка, кокетливо обдергивая свое платье.
- А что? да я хочу посмотреть, кто котят трогает.
И Доможиров чуть не выскочил из окна, стараясь открыть преступника.
- Слышали, какой ужасный...
- Что? что такое? пожар близко? а? - в испуге перебил Доможиров.
- Эх! ха, ха, ха! - подбоченясь, смеялась хозяйка. - Дождь...
- Когда?
- С четверть часа; видите, какой лил!
- Ах, жаль! я бы свои цветы вынес.
- Проспали! а я так для чаю воды приготовила; такая чистая, лучше, чем из канала. Милости просим, милости просим!
И хозяйка, потрясая мостовую, легкой рысью пошла домой.
Между тем ни девушка, ни ее гость не замечали, что буря прошла. Песня башмачника снова послышалась под окном, смешиваясь с постукиваньем молотка.
- Вам весело; у вас сосед такой певун, - сказал молодой человек.
- Да, он такой добрый! - отвечала девушка и, взглянув в окно, прибавила печально: - Дождь перестал.
- Перестал?
И молодой человек вглядывался в воздух. Девушка высунула свою беленькую руку из окна и радостно сказала:
- Нет еще, идет... маленький...
- Прощайте, извините, что я вас без...
Молодой человек замялся.
- Ничего... я очень вам благодарна... я рада... прощайте!
- Мое почтение!
Гость вышел. Оба они были в волнении. Она кинулась к окну, присела и украдкой следила за ним, а он, ловко перескакивая с камня на камень, поминутно оглядывался. Вдруг нежно начатая нота оборвалась; девушка увидела башмачника, который тоже переходил улицу. Взяв с тротуара свои розы, он медленно воротился домой.
Девушка стала работать, но то иголка колола ей палец, то нитка рвалась, то она забывала сделать узел и усердно стегала, не замечая, что шитья не прибывало. Грудь ее сильно волновалась, и улыбка поминутно показывалась на ее довольном личике, которое горело ярким румянцем. Дверь скрипнула: Катя и Федя вошли в комнату.
- Что вам? - ласково спросила девушка.
- Дядя цветочек прислал тебе, - отвечала Катя, смело подавая ей тощий розан, который недавно красовался на тротуаре.
- Скажи дяде спасибо. И она поцеловала детей.
- Ах, какие вы мокрые!
- Мы воду носили, - самодовольно и в один голос отвечали дети, которых теперь нельзя было узнать: они ясно и весело смотрели в светлые глаза девушки, не обнаруживая ни робости, ни грубости.
Катя и Федя с двух лет начали вести кочевую жизнь. Слова "мать и отец" были им чужды и заменялись общим выражением: тетенька и дяденька. Они не знали ласк и нежного попечения, зато инстинктом понимали, что не смеют и не должны иметь своих желаний. И у них не было капризов с теми людьми, которые обходились с ними грубо. Послушание их было невероятное: иногда хозяйка грозно крикнет: "молчать" - и дети молчат целый день, меняясь только между собой выразительными взглядами. Ни новое жилище, ни новые лица - никакие перемены не смущали и не удивляли их; с трех слов они уже свыкались с характером тех, - чьим попечением вверяла их мать - за четыре рубля серебром в месяц. Разумеется, только страшная нужда заставила мать бросить своих детей. Жертва вероломного обольстителя, она лишилась места гувернантки и должна была итти хоть в нянюшки, чтоб кормить детей. Ее редкое появление, вечно печальное лицо, угрозы хозяйки: "погодите, мать придет: высечет", - все вместе действовало на детей так, что они дичились своей матери. Огорченная их равнодушием, часто бедная женщина плакала; но дети не понимали ее слез, еще больше чуждались ее и прощались с ней с радостью. Взамен любви к родителям, дружба между братом и сестрой развилась до такой степени, что одни желания, одни привычки были у них. Хотели заставить сделать что-нибудь брата, стоило погрозить сестре, и наоборот, все тотчас исполнялось. Самый маленький кусочек делили они пополам. В целый день с ними никто слова не скажет, а дети говорят между собой безумолку, и, вслушавшись в их болтовню, подивишься их наблюдательности. Зато с теми, в ком замечали ласку и любовь, они становились смелы, любопытны и резвы.
Вскарабкавшись на окно, Катя обняла девушку и крепко целовала ее; Федя тоже тянулся к ней.
- Катя, Федя, тише! платье запачкаете!
- Тетя, посмотри, вон дядя смотрит! - наивно сказала Катя, - указывая пальцем на молодого человека, который появился в окне зеленого дома.
Девушка невольно повернулась. Молодой человек слегка поклонился и поманил детей. Дети закопошились и с криком: "дядя зовет!" побежали к двери, но вдруг остановились, как вкопанные: в дверях стояла тетенька (как звали дети толстую хозяйку).
- Куда, стрекозы, а?.. Здравствуйте, моя красавица!
- Здравствуйте, - сухо отвечала девушка.
- Что поделываете? Вишь, какого дождя бог послал... Себе, что ли? - спросила девица Кривоногова, протянув красную руку к кисее.
- Нет, чужая работа.
- Вот то-то и есть! что хорошего - чужое! Небось, погулять хочется иногда, а тут шей да шей; будь еще старуха, как я, - куда ни шло! а то молодая. Плохое житье!
- Что ж делать? Вот вы советуете мне гулять, а как я вам раз целкового недодала в срок, так хотели взять мой салоп...
- Ну, старый человек любит поворчать! Вот до вас жила у меня тут жилица - такая красивая, право; также всё работала, бог и устроил ее; теперь барыня барыней; в пятницу прихожу к ней, а она в шелковом платье сидит. Такая добрая! ситцу мне подарила...
- Замуж вышла?
- Уж и замуж! кто возьмет бедную? может, он потом и женится, коли умна будет. Зато какой салоп сатан-тюрковый сшил ей - чудо! А ты, чай, и шерстяной едва заработаешь, а?
- Проживу и в шерстяном.
- Ох, молодость, молодость! вот и та сначала то же говорила, а как захворала, запела другое. Прежде казался стар, а теперь ничего: свыклась...
- Нет, уж я лучше умру с голоду! - воскликнула девушка.
- Так, по-вашему, с голым лучше связаться, вот как тот вертопрах? - возразила хозяйка, указав на окно зеленого дома. - Целый день торчит" у окна, выпучит глаза и смотрит.
Девушка покраснела и боялась поднять голову.
- Ха, ха, ха! вот хорош муж! день-деньской ничего не делает, не служит, за квартиру не платит. Уж если б я...
В ту минуту Федя чихнул; не кончив одной мысли, девица Кривоногова перешла к другой.
- Вот их мать тоже связалась с бедным, - теперь дети по углам и шляются. Сама место потеряла хорошее. Бог знает у кого живет. И что за деньги? четыре целковых! да они больше съедят; утром и вечером чай, - подумайте сами.
Но слушательница сильно скучала и не хотела подумать. Девица Кривоногова продолжала:
- Так только, из жалости держу; сердце у меня такое доброе... Что вы торчите тут? в кухню пошли!
Приказание относилось к детям, которые немедленно скрылись. Хозяйка подвинулась ближе к своей жилице и, нагнувшись к ней своим красным лицом, с лукавой и злобной улыбкой сказала:
- Карты есть? дай погадаю!
- Вы знаете я никогда не гадаю... у меня нет карт, - отвечала жилица, отворачиваясь.
- Ну, ну, не надо карт, я и так скажу: есть головушка, о молодице крепко думает; в парчу, в золото оденет красну девицу, пальцы перстнями уберет, - полюби только молодца... а?
И хозяйка так близко нагнулась к девушке, что та почувствовала ее дыхание и быстро отодвинулась.
- Что вы говорите? - сказала она с испугом.
- Что говорю? добра желаю тебе! человек пожилой - видел тебя, приглянулась; отчего же не сказать? сердце у меня доброе. Право, богата будешь и работать не станешь; а скажи одно словцо - и дело с концом...
- Оставьте меня в покое; я знать ничего не хочу! - отвечала жилица голосом, в котором дрожали слезы.
Хозяйка сдвинула свои рыжие брови, гневно открыла рот; но в ту минуту дети вбежали в комнату и разом крикнули: "Тетенька, вас барин чужой спрашивает!"
- Сейчас!.. Ну, посмотрю я, долго ли, голубушка, ты поломаешься? Сама попросишь потом, так уж не прогневайся - поздно будет!
И девица Кривоногова с достоинством удалилась.
Уже не раз она делала жилице своей такие предложения, но жилица упорно не хотела своего счастья, по выражению хозяйки. Знакомство жилицы с молодым человеком приняло серьезный оборот. Сначала поклоны, потом коротенькие визиты, наконец визиты продолжительные. Часто проходящие видели молодого человека, с жаром читавшего вслух книгу, и девушку, которая жадно его слушала, забыв работу. По воскресеньям у жилицы сбиралось довольно большое общество: Ольга Александровна - мать Кати и Феди, башмачник, иногда рыжая хозяйка и непременно всегда молодой жилец зеленого дома.
Недолго молодые люди наслаждались спокойствием; благодаря искусным сплетням девицы Кривоноговой злословие скоро разлилось по всему переулку. Частые слезы жилицы разрывали душу башмачника. Наконец он не выдержал: явился к молодому человеку, рассказал, как огорчают бедную девушку наглые сплетни соседей, - горячо говорил, что так или иначе нужно положить делу конец и поберечь доброе имя девушки.
- Я хозяйку прибью, да и всех, кто посмеет дурно говорить о Палагее Ивановне! - воскликнул молодой человек.
Читатель, разумеется, уже догадался, что девушка - наша Полинька, а молодой человек - Каютин.
- Вы не имеете права! - возразил башмачник. - Вас полиция возьмет.
- Ну, я жених ее - вот и все! я хочу жениться на ней! кто посмеет сказать дурно о моей невесте, а?
И взгляд Каютина сделался грозен. Башмачник побледнел, покраснел, с минуту стоял в нерешительности, потом быстро схватил руку Каютина.
- Да, хорошо! теперь вы можете защищать ее: вы жених!
Он с великим трудом договорил: же-ни-х, повесил голову и задумался.
- Я сегодня же сделаю сговор! не правда ли, чем скорее, тем лучше? Карл Иваныч, голубчик! вот вам деньги: купите вина две бутылки... конфектов... и еще чего бы?
И Каютин ходил по комнате в волнении.
- Ну, да сами придумайте, а я побегу к ней!
Каютин, как стрела, пустился через улицу. Карл Иваныч следил его тупым взглядом, и когда Каютин показался в окне Полиньки, он быстро отвернулся. Слезы градом текли по его бледному лицу.
Вечером комната Полиньки ярко светилась. В гостях недостатка не было: тот день был воскресный. Карл Иваныч, во фраке и в белом галстуке, играл на скрипке старинный вальс и печально следил за Полинькой и Каютиным, которые без устали вальсировали в маленькой комнате, безумно веселы и счастливы...
Лицо башмачника было страшно бледно; то он переставал играть и в изнеможении садился: тогда и вальсирующие останавливались; то вдруг издавал странные аккорды и начинал собственную фантазию, которая оказывалась неудобною ни для какого танца.
За полночь гости разошлись. В переулке разнесся слух, что тут свадьба, и многие долго ожидали прибытия из церкви невесты и жениха.
Вот почему Полинька так свободно обходилась с Каютиным.