Три страны света - Некрасов Н.А.

Роман

Верxне-Волжское книжное издательство, Ярославль, 1965
OCR Бычков М.Н.

Часть первая

Глава II

ПУСТАЯ ПРИЧИНА ПОРОДИЛА ВАЖНЫЕ СЛЕДСТВИЯ

Едва вытащил Каютин на середину своей комнаты старый, запыленный чемодан и принялся его расшнуровывать, как послышался стук в дверь.
- Войдите! - закричал он, а сам убежал за ширмы.
В комнату вошла девушка лет семнадцати. Черты лица ее были благородны и привлекательны, необыкновенной белизны лоб, резко оттененный свежестью щек, нежный носик, будто выточенный искусным художником из слоновой кости, большие черные глаза с длинными, густыми ресницами, рот удивительной формы, особенно выигрывавший при улыбке, когда сверкающая белизна зубов разительно выказывала яркость ее губ и чудную их форму: такова была вошедшая девушка. Небогатый костюм ее отличался безукоризненной чистотой и грацией: ловко сидел на ней темный шерстяной бурнус, отлично сшитый, и простенькая соломенная шляпка с синими лентами, положенными крест-накрест, удивительно шла к ее хорошенькой головке.
В маленькой красивой ручке держала она узелок, завязанный в фуляр. Ее узенькие ножки обуты были очень тщательно, что невольно вас поражало.
- Кто там? - спросил Каютин из-за ширмы.
- Я, - отвечала она гармоническим голосом.
- Ах, Полинька! голубушка! как я рад!
- Скажите, что у вас делается?
- Ах, ужасные вещи!
- Да вы живы?
- Жив!
- И здоровы?
- Здоров... Представьте, мой хозяин... Знаю: раму выставил... Я иду от Надежды Сергеевны, посмотрела на ваше окно: рамы нет; я испугалась.
- Чего ж бояться!
- Да покажитесь!
- Нет, нельзя.
- Ну, так я уйду. А вы приходите ко мне: я кофею приготовлю.
- Ах, ужасная жажда!.. Мы вчера ужинали, нас было много; пили... я за ваше здоровье выпил...
И Каютин остановился.
Лицо Полиньки нахмурилось; она тяжело вздохнула.
- Полинька! Палагея Ивановна, - с испугом закричал Каютин.
Она молчала.
Он проткнул немного ширму и посмотрел на ее задумчивое лицо. Полинька развеселилась, увидав его глаз.
- Зачем вы ширму разорвали?
- Чтобы вас видеть... Ах, как мне хотелось вас видеть! Разошлись мы часу в третьем ночи; я и пошел бродить мимо окон Надежды Сергеевны: часа три ходил, - все думал вас увидеть; мне так много, так много хотелось сказать вам.
Глаз Каютина исчез. Ширмы затрещали; сделав в них окошечко, он высунул голову и сказал: "Здравствуйте!" Она подошла поближе.
- Полинька, голубушка, поцелуйте меня!
- Вот прекрасно! с какой радости я буду вас целовать!
- Бедный я, несчастный! - начал жалобным голосом Каютин. - Никому-то меня не жаль... Ничего-то у меня нет... все украли... И Полинька на меня сердится!
- Украли? - с испугом спросила Поленька. - Да говорите же!
- Вот прекрасно! с какой радости я буду вам говорить!
Полинька подставила ему свою розовую щечку, но так далеко, что, как ни вытягивал он свои губы, все безуспешно.
Полинька смеялась громко и весело. Каютин сердился.
- Нехорошо, Поля, смеяться так; а еще меня упрекала в веселости!
- Я вас упрекала в ветрености, а не в веселости. Да кто же вам мешает? Извольте, я позволяю!
И Полинька лукаво нахмурилась и опять подставила щеку; но при новой попытке Каютина ширмы затрещали и покачнулись на Полиньку. Она в испуге отскочила, с криком: "ай, уроните!"
- Проклятая ширма! - сердито сказал Каютин.
- Да скажите мне лучше, отчего вы не можете одеться? - спросила Полинька и совсем неожиданно поцеловала его.
- У меня платье украли, - весело отвечал Каютин.
- Новое? - с испугом перебила Полинька.
- Новое.
И он рассказал ей свое приключение.
- Ах, бедненький! да ты, я думаю, страшно перезяб...
- Ах, озяб, да... ужасно озяб, - отвечал он, вспомнив свое пробуждение.
- Надень мой бурнус.
- Нет, зачем? теперь я согрелся; ты озябнешь.
- Я не провела целой ночи на холоду.
И Полинька стала снимать бурнус.
- Не надо, Полинька; ей-богу, мне тепло... Ты вот только... подойди опять поближе...
И он протянул губы; но Полинька не слушалась его.
- Ах, какое платьице! ах, какая ты хорошенькая! - закричал он в восторге, когда Полинька сняла бурнус, - Ну, полно же... ну подойди же... поцелуй... Ведь ты сама сказала, что я бедный: так утешь же меня!
- Выходите сюда, - сказала Полинька и перекинула ему через ширмы бурнус.
Каютин весело выбежал из-за ширм в ее бурнусе. Он остановился перед ней, положил руки на ее плечи и долго смотрел на нее молча. Много любви и счастья выражал его взгляд. Полинька тоже смотрела на него не бесчувственными глазами.
И вдруг обоим им стало грустно. Светлое выражение их глаз помутилось. Они еще продолжали смотреть друг на друга, как у Полиньки навернулись на глазах слезы. Может быть, одна и та же мысль пришла им в голову в одно время, - мысль, что прекрасное их счастье, которое теперь в их руках, они губят сами, что как неделю, месяц, полгода тому назад, так и теперь положение их столько же неопределенно, что бог весть когда оно определится... и что время, золотое, невозвратное время, идет!.. По-крайней мере, Каютин не сомневался, что такие мысли отуманили светлые глазки Полиньки. Он хорошо подметил за минуту, сквозь отверстие ширм, задумчивое, грустное выражение ее лица... Теперь лицо ее было еще печальнее. И, глядя на нее, Каютин внутренно содрогнулся: совесть громко заговорила в нем...
Бывают, минуты, когда сознание недостатков своих, упреки самому себе, забытые, снова данные и снова забытые обеты, - все, что в обыкновенную пору урывками и понемногу тревожит и тяготит нашу совесть, - все просыпается вдруг и начинает говорить в душе разом. Такая минута настала для него.
- Полинька, - сказал он, встав перед ней на колени и пожимая ее руку, - Полинька! ты молчишь; но я знаю, что ты теперь думаешь... Знаю, что думаешь ты всякий раз, когда вдруг лицо у тебя нахмурится и слезы засверкают в глазах... знаю, сколько упреков, горьких, справедливых, убийственных, кипит тогда у тебя на душе. Но ты добра, ты великодушна: ты молчишь... И не говори... я сам знаю... я ужасный человек, я злодей. Помнишь, когда я вымолил у тебя твою руку, я клялся, что буду всеми силами трудиться, чтоб устроить нашу жизнь, что непременно устрою ее... и через несколько дней я забыл свою клятву... я двадцать раз обещал тебе приняться за дело, искать себе работы, ехать куда-нибудь, ехать хоть на край света, только бы зарабатывать деньги, - и на другой день, много на третий, я все забывал!.. Вот еще вчера пошел я с такими прекрасными мыслями: получу деньги, расплачусь с долгами, примусь за дело... воротился...
- Зато прогулялся мимо окон Надежды Сергеевны! - перебила Полинька, улыбаясь сквозь слезы.
- О, я ужасный человек, Полинька! - продолжал Каютин в совершенном отчаянии. - Я недостоин тебя... я не стою твоего прощения... ты никогда не простишь меня!..
- Ты ни в чем не виноват, - тихо сказала она и провела рукой по его волосам...
- Не старайся утешить меня, не обманывай меня... я ведь знаю: ты все видела, ты страдала, но не хотела говорить; только личико твое становилось иногда так печально, слезы навертывались на глаза. Но не думай, чтоб я не замечал ничего: мне прямо на душу падали твои слезы, у меня на душе отзывались они. Они меня теперь душат, разрывают меня, Полинька... только теперь я почувствовал, что я делал, как губил и твое и мое счастье... Слушай же, Полинька!
И он поднял голову и посмотрел на нее. Взгляд его выражал чистосердечное раскаяние и твердую, непоколебимую решимость. Она стояла не шевелясь, с заметным усилием сдерживая рыдание...
- Я был ветреник, дурак, эгоист! я был недостоин тебя... Но я теперь другой человек! Клянусь тебе, Полинька, клянусь моей жизнью, моей честью, любовью к тебе, я буду другой... Я исполню твою молчаливую просьбу, которую читал я в глазах твоих всякий раз, как возвращался с пирушки, как просиживал целые дни, недели и месяцы сложа руки. Я исполню клятву, которую ношу в своем сердце с той минуты, как увидел тебя: я сделаю тебя счастливою!.. Я соберу все мои силы, - буду работать без сна и без отдыха, добьюсь, что жизнь наша будет обеспечена, счастье наше будет упрочено!.. Полинька! - заключил он, подняв к ней умоляющий взгляд: - угадал ли я твои мысли? успокоил ли я тебя сколько-нибудь? веришь ли ты мне?
Она упала ему на грудь и зарыдала. Но рыдания ее были сладки и успокоительны: она ему верила, верила столько же, сколько сам он в ту минуту верил своим обетам и надеждам...
Сидя на полу бедной комнаты, где старый чемодан заменял им кресла, они плакали, пожимали друг другу руку, сквозь слезы улыбались друг другу. Наконец утихло их волнение, так внезапно вспыхнувшее и столь бурное. Тогда они стали спокойнее говорить о своем положении.
- В Петербурге мне нет счастья, - говорил Каютин. - Да в Петербурге я и не могу серьезно работать: много соблазна, - трудно оставить старые привычки, не видаться с знакомыми.
- Не забегать ко мне раз по пяти в день, - прибавила Полинька.
- Нет, Полинька, как можно! Ты мне не мешаешь работать, - быстро сказал Каютин и покраснел, вспомнив, как часто манкировал уроками, чтоб поскорей увидать свою Полиньку.
- В Петербурге тебе нельзя работать, а в провинции делать нечего, - сказала Полинька.
- Нечего! - воскликнул Каютин. - Как нечего? Напротив, там-то и работа нашему брату! Недаром говорят, - продолжал он с шутливой торжественностью, - что отечество наше велико и обильно! В разнообразной производительности наших лесов и гор, земель и необъятных рек скрываются неисчерпаемые источники богатств, неразработанные, нетронутые! Нужно только уменье да твердая, железная воля... Бывают же примеры и у нас, что человек, не имевший гроша, через десять - двадцать лет ворочает сотнями тысяч; а отчего? он отказывает себе во всем, отказывается от всего... обрекает себя на бессрочную разлуку с родным углом, с детьми, со всем дорогим его сердцу... С опасностью жизни переплывает он огромные пространства на плоту, на дрянной барке, мерзнет, мокнет, питается бог знает чем, и надежда выгодно сбыть дрова, получить гривну на рубль за доставку чужого хлеба подкрепляет и одушевляет его в долгом, скучном и опасном плавании. Только успел он вздохнуть спокойно, почувствовав под ногами твердую землю, как новый выгодный оборот увлекает его часто на совершенно противоположный конец нашего необъятного царства. И вот через несколько месяцев он уже мчится на оленях по унылой и однообразной тундре, покупает, выменивает у дикарей звериные шкуры, братается с ними... А через год ему, может быть, придется быть в Сибири... Там опять борьба, лишения, вечный страх и вечная, неумирающая надежда... Вот как куются денежки, Полинька! "Счастье" - говорим мы, когда такой человек, наконец, воротится к нам с миллионом. А многие без дальних справок просто пожалуют его в плуты... Не все наживаются плутнями, и решительно никто не наживался без долгого, упорного, самоотверженного труда... Но мы белоручки: мы ждем, чтоб деньги сами пришли к нам, упали с неба... о, тогда мы радехоньки!.. да притом все мы большие господа: если мы не служим, так нам давай по крайней мере занятие профессора, литератора, артиста... Звание артиста конек наш, - а купец, подрядчик, промышленник... нам обидно и подумать! Как будто быть деятельным купцом не почетнее и не полезнее, чем ничего не делающим гулякой, каков я, например... а, не правда ли, Полинька?
- Ну, ты еще будешь делать, - отвечала она. - Ведь ты год только как вышел из университета: когда же тебе...
- И еще надо взять в расчет, - начал Каютин, увлеченный своею мыслью, - что люди, пускающиеся у нас в такие отважные промыслы, все они без образования, даже часто без сведений, необходимых в том деле, которому они посвятили себя. Врожденный ум, инстинкт - скорее: железная настойчивость, постепенно приобретаемый опыт, русская сметливость да русское авось - вот единственные их руководители... Что же может сделать человек, у которого при доброй воле, трудолюбии, настойчивости и уме, разумеется, есть еще сведения?.. Я имею, - продолжал Каютин, одушевляясь более и более и начиная скорыми шагами ходить по комнате, - некоторые сведения в механике, в горном искусстве... водяные пути сообщения были всегда предметом особенных моих занятий...
- Поезжай в провинцию! - тихо и нерешительно сказала Полинька.
Каютин смешался. Будто ушат холодной воды вылили на него.
- Да, да... только как же, Полинька? ведь тогда нам нужно будет расстаться...
- И расстанемся.
- На несколько лет, - договорил он.
- Что ж делать!
- Нет, Полинька, нет... не говори! я не могу жить без тебя.
Полинька с упреком посмотрела на него.
- А твоя клятва? - сказала она. Каютин с минуту молчал.
- Я еду, еду! - наконец воскликнул он решительно. - Прости меня, Полинька, за минутное малодушие!.. Трудно мне будет расстаться с тобою... но так и быть... я еду, завтра же еду!.. Пусть не считают меня малодушным! пусть на меня не падает упрек, что я погубил наше счастье! Полинька! - заключил Каютин, вздрогнув и побледнев внезапно, - и у тебя слезы...
- Нет, - быстро сказала она, сделав над собою усилие и стараясь улыбнуться весело. - Мы будем писать...
- Да, каждую почту, - сказал он. - Руку, Полинька! жить и умереть друг для друга, что бы ни случилось. Не на день расстаемся мы, не к родным, не к друзьям, не на готовый хлеб еду... Бог знает, что ожидает, меня... Бог знает, что может случиться и с тобою... Ах, голубушка! сердце у меня, обливается кровью при мысли, что будет с тобою?.. Ведь без меня ты уж решительно одна здесь останешься...
- Да ведь и ты тоже один будешь.
- Один... один... Я дело другое: я мужчина...
- Ну, а я женщина, - шутя сказала Полинька.
- Клянусь же тебе, Полинька, что, куда бы ни занесла меня судьба, что бы ни случилось со мной, какие бы несчастия ни суждено мне вытерпеть, ни на минуту не расстанусь я с мыслью о тебе; она будет поддерживать меня в неудачах и несчастиях... и вся моя цель, мое постоянное желание будет поскорей воротиться к тебе... Верь мне, Полинька...
- Обещай только беречь себя для меня, и больше ничего не надо, - сказала Полинька.
- Да, да... я буду беречь себя... А ты, Полинька? как будешь жить ты... одна... работой... Тяжела такая жизнь.
- Жила же до сих пор, - сказала она.
- Жила... да ведь и я жил... и еще как жил! Ах, Полинька, скоро ли будем мы опять так жить?..
Он взглянул на Полиньку. Слезы текли по ее щекам... Он тоже зарыдал.
Но то была минутная и последняя вспышка горького чувства, разрывавшего их сердца. Когда через минуту Полинька подняла свою голову, скрытую на груди Каютина, лицо ее казалось уже светло и спокойно. Каютин ободрился.
Прежде всего я поеду к дяде, - говорил он, гладя ее черные роскошные волосы. - Поживу у старика, буду ухаживать за ним... Может быть, мне удастся выпросить у него несколько тысяч на разживу... Я буду присутствовать на всех ярмарках, на всех значительных рынках, сведу знакомство с купцами, с помещиками, стану присматриваться, прислушиваться... и тогда увижу, чем мне выгоднее будет заняться... Ах, какая досада, что мне нельзя завтра же ехать!
- Отчего?
- У меня нет ни гроша. Буду работать день и ночь, заработаю рублей триста - и марш.
- Тебе незачем терять здесь напрасно время, - сказала Полинька, - у меня есть триста рублей.
- Полинька! и ты хочешь, чтоб я взял у тебя деньги, которые заработала ты своими трудами?.. Я - у тебя! Полинька! пощади меня!
- Глупости! - отвечала Полинька. - Мне деньги не нужны, а тебе без них нельзя обойтись... что ж тут странного?
- Ты можешь захворать... Тебе захочется недельку погулять, отдохнуть, а я лишу тебя...
Полинька надулась.
- Так ты не хочешь, - сказала она сердито, - начать моими деньгами?.. Когда ты воротишься богачом, мне весело будет вспоминать, что наше счастье началось с моих денег...
- Полинька! голубушка! - воскликнул Каютин, целуя ее руки и едва удерживая слезы. - Ты ангел! я беру твои деньги... Но, клянусь, я ворочу тебе их с хорошими процентами: через три года (я уверен, что раньше; но я нарочно беру самый дальний срок), через три года я вернусь к тебе с пятьюдесятью тысячами... непременно... непременно!.. Ведь пятьдесят тысяч для нас довольно, Полинька! пятьдесят тысяч дают казенных процентов две тысячи; да заработать я могу легко две-три тысячи; вот, до пяти тысяч в год... на что нам больше!
- Да я еще заработаю... - начала Полинька.
- Э, Полинька! - перебил Каютин. - На твою работу нам нельзя рассчитывать.
- Отчего же?
- Хозяйство...
- Прекрасно! что ж такое! управилась с хозяйством, да и за работу...
- А дети?
- Какие дети? - спросила Полинька и слегка покраснела.
- Наши дети... ведь у нас будут дети, Полинька.
- Чем рассчитывать проценты с пятидесяти тысяч, которых еще нет, да будущие доходы, - сказала Полинька сердито, - вы лучше подумайте, в чем вы сегодня со двора выйдете...
Каютин отыскал старое пальто, которое давно уже перестал носить, но которое, впрочем, оказалось хоть куда, только петли прорваны. Полинька принялась их заштопывать. В полчаса все было готово. Каютин нарядился в пальто, а Полинька получила во владение свой бурнус.
Уходя, она встретила в сенях дворника с рамой; за ним шел и сам Афанасий Петрович, желавший лично присутствовать при возвращении рамы на старое место.
- А какову штучку сыграл я с вашим женишком! - сказал он ей, кланяясь с стариковской любезностью и самодовольно указывая на раму: - а?..
И он расхохотался на весь свой маленький деревянный дом.