Три страны света - Некрасов Н.А.

Роман

Верxне-Волжское книжное издательство, Ярославль, 1965
OCR Бычков М.Н.

Часть третья

Глава VI

ПОИСКИ

Не слыша ног под собой, мучимый неотступной мыслью: "Полиньки нет! Полинька пропала! что с ней будет? она не переживет...", башмачник бежал, бежал и, наконец, остановился в одной из тихих петербургских улиц, перед уютным деревянным домиком. Он перевел дух и, отворив калитку, вступил на двор, очень обширный, посреди которого красовался - редкость в Петербурге - луг с уже едва зеленеющей травой. Внутренность двора походила на ферму. Индейские петухи, кокоча, важно прохаживались с своими семействами. Курицы озабоченно подбирали по двору зернышки. Петухи потряхивали гребешками и величаво поводили глазами, надзирая за подругами своей жизни. Мычание коровы раздавалось из стойла, смешиваясь с блеянием баранов. Необычайно жирная свинья, хрюкая, вела за собой поросят и всюду шарила носом. Все, по-видимому, наслаждалось здесь полным довольством.
Башмачник своим появлением нарушил на минуту порядок и спокойствие двора, так разнообразно населенного; под ноги ему кинулся поросенок и потом пронзительно запищал. Индейки закудахтали, курицы, хлопая крыльями, забегали по двору; откуда ни взялась собака и свирепо залаяла, но, подбежав и обнюхав башмачника, замахала хвостом и воротилась в конуру.
Башмачник торопливо подошел к крыльцу и, отворив дверь, на которой прибита была дощечка с надписью: "Сергей Васильич Тульчинов", вошел в прихожую. Сидевший тут пожилой лакей так был поражен его физиономией, что поспешил снять с носа очки, пристально осмотрел его и, положив книгу, с удивлением спросил:
- Карлушка, что ты, братец? уже не погорел ли ты? а?
Башмачник смотрел дико и ничего не отвечал:
- Да сядь! ты, братец, едва стоишь! И лакей силой усадил башмачника.
- Ну скажи ты мне, уж не замешали ли тебя в каком воровстве... ведь ты такой глупый да добрый... а?
И он, подпираясь руками в колени, с участием заглядывал башмачнику в лицо.
- Я, я... Яков Тарасыч... видеть барина! - едва внятно пробормотал башмачник.
- Барина видеть? - повторил лакей, успокоившись. Но в ту же минуту его доброе лицо нахмурилось, и он печально прибавил: - Его теперь нельзя видеть: очень занят!
Башмачник вскочил в таком отчаянии, что добродушный лакей испугался.
- Да что ты, Карлушка? - сказал он с упреком. - Как не стыдно! ну, скажи, что с тобой случилось?
- Мне сейчас же нужно видеть барина! - настойчиво сказал башмачник.
- Я тебе говорю, что барин очень занят: у него Артамон Васильич... слышишь? Артамон Васильич!
Не обратив внимания на таинственный голос лакея, башмачник схватил его за руку и толкал к двери, упрашивая доложить о нем.
- Постой, постой! - говорил Яков, вырываясь. - Что ты, рехнулся, что ли?
Он подошел к двери и, поглядев в щель, с важностью сказал:
- Занят... нельзя, нельзя доложить,
- Я сам пойду, - решительным тоном сказал башмачник и бросился к двери.
- Стой! - грозно закричал Яков, но тотчас же смягчился и кротко прибавил:
- Ну, что ты, Карлушка, в самом деле? ну, видано ли, чтоб приходящие без доклада в барские комнаты лезли? зачем же я тут и сижу? А еще знаешь, что барин занят: Артамон Васильич у него!
Оканчивая наставление, Яков немного приотворил дверь и стал покашливать, все еще не решаясь войти, а башмачник в нетерпении поднимался на цыпочки и глядел из-за его плеч.
Комната, в которую он так желал проникнуть, была небольшая, с книжными шкафами около стен, с письменным столом, сафьянными креслами и диванами; по стенам висели эстампы, между которыми резко отделялись портреты в белых колпаках и таких же куртках, отличавшиеся умным выражением. В креслах сидел довольно тучный старик с широким и круглым лицом. Взгляд его был еще бодр, рот необыкновенно приятен; большие глаза его были полузакрыты пышными веками; седые, как лунь, волосы придавали ему почтенный вид.
Перед ним стояла сухая фигура, тоже немолодая уже, в колпаке, куртке и переднике безукоризненной белизны. В ней нетрудно было узнать оригинал одного из портретов, висевших тут, в подобном костюме. Артамон Васильич держал в руках безмен с прицепленной к нему плетеной корзиной, в которой что-то покоилось. Барин и повар с напряженным вниманием глядели на безмен.
- Неделю тому назад десять фунтов, а теперя пятнадцать... Хорошо, очень хорошо, Артамон Васильич!
В ту минуту башмачник силой втолкнул Якова в дверь.
- Что тебе? - строго спросил старый барин.
- Карлушка-с пришел, - проворно отвечал Яков, стараясь притворить за собою дверь, в которую порывался башмачник.
- Ну, пусть подождет, - сказал барин и обратился к повару: - Ну-с, Артамон Васильич, вы как думаете: на сколько еще можно утучнить? а?
Повар, не отвечая, открыл крышку корзинки и с трудом вытащил оттуда индейку, страшно жирную. Она тоскливо била крыльями, глупо разевала рот и после страшных усилий сипло прокудахтала в то время, когда повар глубокомысленно щупал, а барин нежно осматривал ее и поглаживал с лукавой улыбкой.
- Славная птица, славная! ну, а когда она ввезена в Европу и кем? а, небось, опять забыл?
- Нет-с не забыл! - отвечал повар с усмешкой. - Помню-с, Сергей Васильич!
- Ну-ка, скажи!
Между тем башмачник рвался вперед, а Яков заслонял ему дорогу. Наконец башмачник неожиданно присел и, вынырнув из-под руки Якова в комнату, остановился с потупленными глазами перед господином Тульчиновым, позабыв даже поклониться ему.
- Что случилось? - с участием спросил Тульчинов, увидав бледное лицо башмачника.
Башмачник молчал; слезы душили его.
- Не обидел ли кто тебя? а?
Башмачник закрыл лицо руками и глухо зарыдал.
Присутствующие переглянулись. Старик молча указал повару и лакею на дверь и, когда они удалились, обратился к башмачнику.
- Ну, скажи, что с тобой случилось? - спросил он ласково.
С рыданием сильнее прежнего башмачник кинулся в ноги Тульчинову и произнес:
- Заступитесь, спасите сироту, спасите.
- Успокойся, братец, - сказал старик, приподнимая башмачника, и на добрых глазах его, показались слезы. - О чем плакать? лучше расскажи, что с тобою случилось.
Собравшись с силами, башмачник, как мог, рассказал несчастие, постигшее Полиньку. При имени горбуна Тульчинов заметил презрительно:
- Знаю я его: негодяй отъявленный!
Башмачник трогательно умолял старичка тотчас же итти с ним к горбуну и заступиться за Полиньку. Слушая его, Тульчинов лукаво улыбнулся и, наконец, ласково спросил:
- Ну, а зачем ты скрывал от меня, что у тебя есть невеста? а?.. Ну, что ты так на меня смотришь? - прибавил он, заметив внезапную перемену в лице башмачника: - ведь ты любишь эту девушку, хочешь жениться на ней?
- Нет, она не моя невеста! - отвечал башмачник глухим голосом.
Тульчинов закусил губы и с горечью покачал седой своей головой.
- Ну, что же надо делать? - спросил он, тронутый положением башмачника.
- Сделайте милость, освободите сироту; ее жених далеко; у ней никого нет. Я, я один только... но что я могу сделать? я небольшой человек! Если что случится, - прибавил башмачник, дико озираясь кругом, - я... я утоплюсь... не хочу жить, лучше умру!
- Полно, брат, полно! - ударяя его по плечу, сказал Тульчинов. - Мы все уладим. Он ничего не посмеет сделать ей!
- Нет, вы не знаете его: он злодей!
- Просто мошенник, - заметил старик, - я его знаю лучше тебя! Позвони-ка: я оденусь.
Башмачник кинулся к звонку.
Явился Яков, и по значению взгляда, брошенного им на башмачника - дескать, как тебе не стыдно такими пустяками барина беспокоить, - можно было догадаться, что он подслушивал.
- Вели-ка мне дать позавтракать, - сказал старик, но вдруг принялся с испугом чмокать губами и прислушиваться к своему желудку, бормоча: - нет - аппетиту, нет! надо подождать... Постой-ка! - продолжал он, обратясь к Якову. - Я после позавтракаю, а ты вот вели накормить его.
- Я не хочу; я не могу есть! - робко сказал башмачник.
- И полно, поешь! лучше поуспокоишься... Вели Артамону Васильичу дать ему чашку бульону: это его подкрепит.
Яков жестами приглашал за собой башмачника.
- Оставьте, оставьте меня, я не хочу, я не могу есть! - с отчаяньем воскликнул башмачник. - Будьте добры, защитите, спасите бедную девушку!
Тульчинов махнул рукой и велел давать одеваться. Яков вывел башмачника в прихожую, усадил и поставил-таки перед ним чашку бульону по приказанию своего барина.
Сидя перед ней, башмачник тоскливо прислушивался к движению в кабинете, и когда, наконец, отворилась дверь и на пороге явился старик, совсем готовый итти, в шляпе и с палкой, Карл Иваныч, как помешанный, кинулся к двери и растворил ее настежь.
Увидав чашку на столе, Тульчинов заботливо посмотрел в нее и, качая головою, сказал:
- Упрям, упрям!
Они вышли на парадное крыльцо, куда уже были поданы дрожки.
- Нет, брат, не нужно: я пешком пойду, - сказал Тульчинов кучеру.
Башмачник вскрикнул.
- Что ты? что с тобою?
- Далеко, очень далеко... не скоро дойдем.
- Куда торопиться? нас не обедать ждут. Торопиться можно и даже должно, - заметил старик с важностью, - только на обед: тот, кто опаздывает к обеду, грубейший невежда. Ну, пойдем.
И старик пошел, постукивая палкой, но вдруг остановился и, улыбаясь, стал прислушиваться.
Нежное мычание коровы доносилось со двора, только что покинутого ими. Старик воротился.
- Куда вы? - с ужасом спросил башмачник, заслоняя ему дорогу.
- Сейчас, сейчас! забыл заглянуть на двор: что-то у меня там делается?
И старик вошел в калитку, а несчастный башмачник опустился на ступеньки крыльца.
Тульчинов расхаживал по своему двору, заботливо и гордо осматривая, все ли у него в порядке. Каждому животному умел он сказать какое-нибудь приличное приветствие. Особенно пленил его один поросенок: толстый, белый, со сквозившими ушами и лапочками. Поймав его и поглаживая, старик с умилением смотрел ему в глаза, едва заметные. Скоро явился и Артамон Васильич. Барин и повар долго молча любовались поросенком.
- Хорош! - заметил, наконец, в упоении Тульчинов.
- Очень хорош-с! - отвечал повар.
- Уши-то, уши! точно у какой-нибудь красавицы; а лапки? право, у иной дамы ручки не бывают так нежны. Ну, а что наш барашек? не пора ли его?
- С недельку надо еще обождать-с, зато будет - сливки! - глубокомысленно отвечал Артамон Васильевич.
- Ладно, ладно, подождем, изволь, Артамон Васильич! Ну, а что ты мне дашь сегодня позавтракать? я вот моцион сделаю; что-то вкус не...
Но старик не договорил: он, стал чмокать губами и, наконец, радостно сказал:
- Лучше, гораздо лучше! а вот Карлуша совсем было испортил мне аппетит... ну, да вот прогуляюсь. Смотри, Артамон Васильевич, полегче что-нибудь.
Тульчинов отправился к калитке. Увидав башмачника, прислонившего голову к стене, он коснулся его своей палкой и сказал:
- Что, заснул?
Башмачник вскочил, и они, наконец, пошли.
- Тише, тише! куда бежишь? - поминутно говорил старик башмачнику, не поспевая за ним, но, убедившись, наконец, что нет возможности обуздать его, кликнул извозчика.
В нескольких шагах от дома горбуна башмачник вскочил и побежал, показывая извозчику, чтоб ехал за ним.
Калитка была не заперта, крыльцо также. Тульчинов и башмачник свободно вошли в прихожую, потом в залу, где некогда горбун принял в первый раз Полиньку. Здесь Тульчинов приостановился, покашлял; но никто не выходил им навстречу. Они пошли далее и миновали несколько комнат, закрытых ставнями с вырезанными сердцами, сквозь которые проникал дневной свет, дававший возможность видеть разнохарактерную мебель и вещи, наполнявшие комнаты: бронзовые часы, картоны, огромные кипы книг, перевязанные веревками.
- Сколько нужно было ему пустить по миру семейств, - с грустью заметил Тульчинов, - чтоб загромоздить так свои комнаты!
Продолжая подвигаться вперед, они очутились в темном и длинном коридоре; долго шли они и, наконец, увидали дверь, не совсем плотно притворенную.
- Послушай, - сказал старик башмачнику, - не входи туда; я буду один говорить с ним.
Он заглянул в дверь и увидел комнату, которая поразила его страшным беспорядком: бумаги были разбросаны по полу; между ними валялся разбитый фонарь; на письменном столе лежала шинель, стояли две догоравшие свечи, боровшиеся с дневным светом, проникавшим сквозь щели спущенных стор. Перед столом сидел горбун; лицо его выражало сильную внутреннюю тревогу; он держал в руке небольшое колечко и не спускал с него глаз. Услышав шорох за дверью, горбун сердито спросил:
- Кто там?
Погрозив пальцем башмачнику, Тульчинов смело вошел в комнату.
Горбун быстро вскочил с дивана и с удивлением посмотрел на Тульчинова, который оглядывал его с ног до головы презрительным взглядом. Горбун смутился, потупил глаза и, поклонившись, с холодной учтивостью спросил:
- Чем я обязан чести видеть вас у себя?
Тульчинов молчал. Он пристально смотрел на портрет, висевший над диваном. На портрете была изображена красивая молодая женщина в верховом платье. Позолоченная рама была очень искусно сделана и украшена гербами.
- Это как попало в твои руки? - строго спросил Тульчинов, указывая на портрет.
Горбун злобно посмотрел на портрет и молчал.
- Чтоб сегодня же он был снят, - повелительно сказал Тульчинов, не спуская глаз с портрета.
- Могу вас уверить, что, кроме меня, никто не входит сюда, - робко произнес горбун.
- Тебе-то и не должно его видеть! Да и как мог попасть к тебе фамильный портрет? а?
- Он был заброшен: я...
Тульчинов усмехнулся.
- Заброшен? Ты, пожалуй, скажешь, что и деньги, которыми ты набил свои карманы в их доме, были тоже заброшены.
- Вы, кажется, изволите знать, - отвечал горбун, сдерживая злость, исказившую его лицо, - что не я, а, напротив, у меня было взято.
- Я чту память...
- Замолчи и не трудись высчитывать свои добродетели, которых ты никогда не имел! - сказал Тульчинов и, указав на портрет, повелительно прибавил: - Чтоб завтра же он был отослан по принадлежности!
Тульчинов прошелся по комнате, остановился перед горбуном и, не спуская с него глаз, спросил:
- Скажи, зачем ты держишь у себя девушку?
- Какую девушку?
- Ты не знаешь? ну, я скажу тебе: ту, которую подлым обманом завез в свой дом. Говори, где она?
- Вот как справедливы все ваши обвинения, - отвечал горбун. - Обмана никакого не было, девушку я не увозил. Она точно была здесь... по доброй воле... и уехала, когда ей вздумалось. Теперь она давно дома.
- Лжешь! она у тебя: со вчерашнего дня ее нет дома.
- А если и нет, чем же я виноват? Может быть, она у кого-нибудь ночевала, - с цинической улыбкой прибавил горбун.
- Ты гадок! - сказал Тульчинов.
- Вы точно знаете, что ее нет дома? - спросил горбун, в лице которого появилось легкое беспокойство.
- Говорю тебе, что знаю. Сегодня в десятом часу мне пришли сказать.
- В десятом часу? - повторил горбун встревоженным голосом и стал рассчитывать по пальцам. - Не может быть! Впрочем, - прибавил он спокойнее, - она, верно, у Кирпичовой.
- Лжешь, лжешь! - вскрикнул башмачник, вбежав в комнату и кидаясь к горбуну. - Ее нет у Кирпичовой. Она у тебя, у тебя! Говори, где она спрятана?
Горбун побледнел.
- Постой, не кричи! - сказал он повелительно, схватив руку башмачника. - Отвечай мне: ты точно знаешь, что ее нет у Кирпичовой?
- Да, да! Кирпичова сама приходила к ней, искала ее. Я работал, - она пришла, бледная...
- Сегодня? - спросил горбун дрожащим голосом.
- Сегодня, вот недавно!
Ужас обезобразил лицо горбуна. Он опять принялся торопливо считать по пальцам и соображать, а Тульчинов и башмачник с недоумением наблюдали судорожные его движения, не спуская глаз с его бледного лица. Больше минуты длилось молчание.
- Так ее нет ни дома, ни у Кирпичовой? - наконец спросил горбун.
- Нет, нет! - сказал башмачник. - Полно притворяться! Ты сам лучше знаешь, где она. Говори же! выпусти ее.
И он метался около горбуна с своими вопросами, хватал его за плечи, повертывал, стараясь заставить говорить. Но горбун не отвечал ему, не защищался, не отталкивал его. Выражение ужаса до высочайшей степени возросло в лице его; он как будто обезумел и бессмысленно озирался кругом, широко раскрыв свои большие глаза.
- Где же, где же она? - отчаянно повторял башмачник, продолжая тормошить его.
- Где, где? - наконец с бешенством сказал горбун, оттолкнув его прочь. - Тебе очень хочется знать?.. на том свете!
- Она умерла? - спросил Тульчинов.
- Ты убил ее? - воскликнул башмачник и кинулся к горбуну; но силы ему изменили, он пошатнулся и чуть не упал.
Поддержав и уложив бесчувственного башмачника, Тульчинов, сильно встревоженный, обратился к горбуну.
- Что ты сделал с несчастной девушкой? - спросил он.
Горбун не отвечал. Он схватил свечу и пристально осмотрел комнату: подходил к каждому углу, заглянул под диван; потом перешел в другую комнату и так же пристально осмотрел ее; потом осмотрел и третью. Тульчинов следовал за ним. Наконец пришли они в ту комнату, где незадолго горбун старался соблазнить Полиньку своими сокровищами. Здесь было все еще в большем беспорядке, чем оставил он тогда: крышки сундуков подняты, дорогие меха и шубы разбросаны по полу, кипы книг стащены на середину.
- Ищите, ищите! - кричал горбун Тульчинову, расхаживая между сундуками, стряхивая шубы, раздвигая кипы книг.
- Нет, - наконец сказал он слабым, отчаянным голосом. - Нигде нет...
Он прислонился к высокой кипе книг и тяжело дышал.
- Значит, ты спрятал ее в другом месте? - сказал Тульчинов, приближаясь к нему.
Горбун вздрогнул.
- Вы мне не верите? - сказал он с упреком. - Правда, я ничем не заслужил вашей доверенности! Я всегда стоял в таком положении, в котором удобно снискивать только презрение.
Тульчинов с удивлением слушал горбуна: он, казалось, не ждал от него ничего подобного. Но голос горбуна вдруг перервался. Он, видимо, изнемог и едва держался на ногах.
- Сядь, - сказал ему Тульчинов, с неприятным чувством замечая, как мертвая бледность все больше и больше распространялась по его лицу.
Горбун оставил свечу, сел на книги и повесил голову; дыхание его было тяжело. Долго длилось молчание.
- Скажи, что сделалось с девушкой? - тихо спросил, наконец, Тульчинов.
- Что сделалось? - слабым голосом повторил горбун. - Не знаю, - продолжал он, останавливаясь на каждом слове, - но боюсь, не сделалось ли чего ужасного... Послушайте, и вам все скажу. Я ее безумно люблю, и страсть извинит мой поступок. А если и нет - все равно! Она точно была обманом привезена ко мне; я запер ее в особую комнату, крепко запер и ушел к себе. Было двенадцать часов. Я ходил, сидел, пробовал писать, считать: не писалось, не считалось. Я вскакивал, смеялся и плакал, скрежетал зубами. Страсть поминутно омрачала мой рассудок. Я схватывал ключ и свечу и шел к той двери; но вдруг мне приходило на мысль, что она единственная женщина, которая не смеялась надо мной, что она была добра и ласкова со мною... и я ставил свечу и далеко бросал от себя ключ... Наконец и стыд, и сожаление - все замерло во мне: кипела одна дикая страсть, я схватил свечу и, задыхаясь, бегом кинулся к той двери. Я отворил ее... я вошел...
Горбун остановился и перевел дух.
- Ну? - с ужасом сказал Тульчинов.
- Тут случилось обстоятельство невероятное, непостижимое, - отвечал горбун: - я не нашел ее в комнате!
- Видно, ты забыл запереть дверь? - спросил Тульчинов, у которого отлегло от сердца.
Горбун усмехнулся.
- Два раза повернул ключ, - отвечал он, - другая дверь точно была отперта, но она ведет сюда, а отсюда (горбун окинул глазами комнату) нет другого выхода. Я несколько часов ломал голову, как она могла уйти... думал, не спряталась ли? обошел все комнаты, перерыл сундуки, рылся в платьях, в книгах: напрасно! Наконец решил я, что она ушла (а как, богу известно!), и перестал искать ее. Она пропала ночью, в пятом часу, и я не сомневался, что она давно дома; я успокоился и строил новые планы, как овладеть ею. Но если ее до сегодняшнего утра не было ни дома, ни у Кирпичовой, так боюсь, - заключил горбун чуть слышным голосом, - не исполнила ли она своей клятвы... Он с отчаянием опустил голову.
- Какой клятвы? - спросил Тульчинов.
- Она клялась мне, - отвечал горбун, - что скорей лишит себя жизни, чем согласится выйти за меня... А я грозил ей вечным преследованием. Мало того: я оклеветал перед ней ее жениха; я также пугал ее, что никто уж больше не поверит ее честности... что осталось ей в жизни?.. Долго ли?.. о, она девушка горячая! она способна...
Горбун закрыл лицо руками и зарыдал.
Долго стоял над ним Тульчинов. Один вопрос сильно занимал его ум: говорил ли правду горбун и раскаяние действительно проникло в душу старого ростовщика, или играл он гнусную комедию, припрятав Полиньку в надежные руки?
Тульчинов прислушивался к его рыданиям, и они казались ему так истинны, так полны глубокого страдания. Сердце его сжалось; он почти верил...
- Подними голову, старик! - кротко сказал Тульчинов, прикоснувшись к плечу горбуна. - Полно отчаиваться, если только ты действительно тронут!.. Вот к чему ведет путь, по которому ты шел в своей жизни! Все равно, у тебя или нет несчастная девушка, - во всяком случае обещай мне по крайней мере, что если она каким-нибудь образом окажется жива, ты прекратишь свои преследования...
- Клянусь, она не услышит больше моего имени! - с живостью отвечал горбун. - Я уеду отсюда, уеду навсегда!
И, встретив недоверчивый взгляд Тульчинова, он еще раз повторил свою клятву.